ситуация была еще хуже. Население "совершенно лишено патриотизма": оно не только не принимает жертв, но и без колебаний создает проблемы (Hérault, 1874). В целом оно настроено враждебно по отношению к армии; войска могут ожидать трудностей (Гард и Воклюз, 1877 г.)". Ситуация не претерпела радикальных изменений с тех времен, когда призыву в армию сопротивлялись вилами или бегством на холмы. Правда, теперь условия затрудняли подобную реакцию, но в менталитете, который ее оправдывал, мало что изменилось.

 

В одном из перуанских романов рассказывается история об индейских крестьянах, которые думали, что война с Чили ведется против генерала с таким именем, и не удивились, когда им сказали, что Чили - это одна страна, а Перу - другая, к которой они принадлежат. Конечно, мало кто из французских крестьян мог быть настолько неосведомленным, но все же можно задаться вопросом, каково было их представление о своей стране, как много они знали о стране, к которой принадлежали.

Во-первых, их исторические представления были, как правило, расплывчатыми и персонифицированными. В Виваре в рассказах о вечерах можно выделить четыре легендарных периода: период великанов, импов и эльфов; период камисаров; период революции; и, наконец, период "свирепого зверя", вероятно, волка, который рыскал по деревне в 1812-16 гг. Фантазии, основанные на фактах, сосуществуют с фантазиями, основанными на чистом воображении, все это перемешано и растянуто во времени, служит пищей для развлечения или назидания. Бретонские крестьяне говорили, что все замки красных монахов пали в одну ночь, а на самом деле Филипп Справедливый приказал в тот же день арестовать всех тамплиеров. Войны Католической лиги происходили не в XVI веке, а просто в эпоху, о которой не помнят самые старые деды в приходе. Насколько знали эрменонвильцы, Генрих IV, самый памятливый из французских королей, был современником Жан-Жака Руссо. В Бретани, где большинство крестьян не слышали о своем соотечественнике Бертране Дю Гесклине, великом коннетабле Франции XIV века, думали, что он мог быть генералом революции, победившим англичан. Историческая память неграмотных обществ, краткая и избирательная, наделяет персоналии и события почетной памятью, лишь прикрепляя их к пилам и просторечиям. Так, Генрих IV сохранился в Нижнем Лимузене как Henric-quatre - старая поношенная вещь. Шаретт, единственный вендский лидер, которого помнили в Верхней Бретани и на Нижней Луаре, пока школы не воскресили в памяти его антиреволюционных товарищей, жил в таких выражениях, как "шуан, как Шаретт", "храбрый, как Шаретт", "патриот, как Шаретт" (последнее иронично). Шведы, опустошившие Франш-Конте во время Тридцатилетней войны, сохранились в Дубах как синонимы для разбойников или символов зла (chvéde); в окрестностях Бельфора в середине XIX века им по-прежнему приписывались все разрушения и гибель. Примерно единственное историческое событие, послужившее хронологической вехой для всех французов fin-de-siécle революция была великой точкой разделения, отделившей настоящее от прошлого. В Верхней Бретани сказители относили уход фей ко времени революции. Но они не были уверены в том, когда именно произошли эти события, и упоминание о них, по-видимому, означало просто "давным-давно" - отсюда и отнесение Дю Гесклена ко времени Революции. Истории часто начинаются с упоминания времени, когда все было совсем не так, как сейчас; Революция задает границы этого времени.

Как и все катаклизмы, легендарная Революция, по-видимому, предвещалась чудесными явлениями: великими битвами между кошками, фантастическими шарами в небе, статуями, проливающими слезы. Подобные чудеса иногда связывали с именем Наполеона. Но легенда о Наполеоне после 1804 года в значительной степени создавалась им самим: в учебниках истории, в армейских сообщениях, в искусстве. Излюбленным средством изображения стали популярные гравюры, призванные в одних случаях показать, что он обладает почти сверхъестественными способностями (Наполеон, переходящий мост в Арколе, Наполеон, прикасающийся к больным чумой в Яффе), в других - изобразить его идеальным демократом, простым и добрым (Напо-леон и мать гренадера, Наполеон и спящий часовой).

Под влиянием "Мемориала Сент-Элен" (1823 г.), политики Луи Филиппа (который приказал переместить статую Наполеона на колонну Вен-Дем, достроить и открыть Триумфальную арку и захоронить прах Наполеона в Инвалидах), песен Беранже образ Наполеона - наследника Революции - стал источником полупопулярных историй, рожденных скорее публицистикой, чем устной спонтанностью. Естественно, расцвет этого образа пришелся на 1860-е годы при Наполеоне ХI. Но к концу века его популярность сошла на нет, а вот память о великих кровавых расправах, которыми руководил император, осталась. В Шампани, Франш-Конте, Верхней и Нижней Бретани "Те Деум", прославлявшие его победы, на крестьянском языке превратились в "tue-hommes" или "tud-éom" (Нижняя Бретань: "нужны люди").

 

Во всяком случае, мы можем быть уверены, что далеко не все во Франции конца века знали Наполеона. Дж. Э. М. Бодли, остановившись на постоялом дворе у реки Дюранс, недалеко от того места, где Наполеон переправлялся через реку по пути с Эльбы, спросил у одной старушки, не знает ли она старших, которые могли бы видеть его там. "Napoleon, - ответила она с широким провансальским акцентом, - connais pas ce nom-la. Возможно, это торговый вояжёр".

Я склонен думать, что "осознание великих дел, совершенных вместе" или пережитых вместе, вполне могло быть менее распространенным, чем мы думаем. В 1864 г. школьный инспектор в Лозере был возмущен, обнаружив, что в одной из посещенных им школ ни один ребенок не смог ответить на вопросы типа "Ты англичанин или русский?" или "В какой стране находится департамент Лозер?". У большинства этих детей, - с горечью добавил инспектор, - "мышление не выходит за пределы бедного прихода, в котором они живут".+ Каждый год, сообщал Бодли незадолго до 1914 г., "появляются призывники, которые никогда не слышали о франко-германской войне" 1870 г. Он привел данные опроса, проведенного Ргор, согласно которым в среднем шесть из каждых десяти новобранцев кавалерийского эскадрона никогда не слышали о войне. Аналогичный опрос новобранцев 1906 года показал, что 36% "не знали, что Франция была побеждена в 1870 году, и едва ли половина знала об аннексии Эльзаса-Лотарингии". Действительно, только один человек из четырех мог объяснить, почему 14 июля является национальным праздником. Военный роман того периода подтвердил его выводы: многие рядовые не знали и о войне 1870 года, не говоря уже о более близком к их времени франко-русском союзе*? С другой стороны, можно с уверенностью предположить, что когда фермер из Коррезе, чей амбар в 1909 г. был реквизирован для размещения артиллерийских войск на маневрах, спросил, кто эти солдаты - французы или пруссаки, он знал о войне, хотя бы смутно.

"Идея отечества, - пишет Жозеф Флерен в показательной, но неубедительной дискуссии об эльзасском патриотизме, - это прежде всего любовь