Иногда неслышным диким прыжком он отделялся от пола и взлетал под самый потолок на кафельную печку и там, подняв хвост дугой, вертелся, как тигр на скале.

Но главное его занятие, наиболее выражающее презрение ко мне, заключалось именно в том, чтобы не давать мне проходу. Здесь он даже шел на известный риск, потому что сплошь и рядом впотьмах я наступала ему на лапу, и он с визгом бежал на меня жаловаться хозяйке. Но системы своей он не бросал. Может быть, надеялся, что, в конце концов, удастся свалить меня на пол?

Второй кот, Николай, он же Яков, — вел себя иначе. Этот садился передо мной на стол и глазел на меня, как говорится, во все глаза. Глаза у него были огромные, бледно-голубые, с большими черными зрачками. Смотрели они неподвижно, не мигая, были почти белые, и оттого казалось, что смотрит кот в ужасе.

Так смотрел он на меня полчаса, час. И ничего ему не делалось. Спешить, очевидно, было некуда. Сидит и смотрит.

Короче говоря, этот кот Николай (он же Яков) как-то дотронулся до колен рассказчицы, а потом снисходительно потрепал по подбородку, «как какой-нибудь старый жуир понравившуюся ему горничную», и она его решительно прогнала. И кот удрал. Его искали три дня, дали знать в полицию — кот исчез. Хозяйка была в отчаянии. А на четвертый день он вернулся…

Рассказ заканчивается словами: «Так кончился наш роман. Вечером я уехала».

И таких «кошачьих» рассказов у Тэффи немало: например, «Кошка господина Фуртенау». Там есть такая сцена:

Как-то раз он пожаловался ей, что надоело ему слушать беседы старика-соседа с кошкой. А Маришка жалобно улыбнулась и сказала:

— А мне жаль его! Ведь никого у него, кроме этой кошки, в целом свете нет. Придет домой старенький, усталенький, покличет свою кошечку, а она ответит «мау», подойдет к нему, живая, тепленькая. Он погладит ее, и она приластится. Вот так любят они друг друга, и любовь их хранит.

— От чего хранит?

— Не знаю. От страха… Не знаю.

А вот Тэффи знала. Только не могла все это выразить. Словно кошка. Прекрасно выражала пошлость повседневности, а это — не могла. Как-то не слишком убедительно у нее выходило.

При этом у Тэффи котами и кошками были полны и ее жизнь, и ее творчество. Например, в рассказе «Оборотни» героине, которая, мягко говоря, не являлась большой поклонницей кошек, однажды приснился необычный сон, будто она сама превращается в кошку. Мораль проста: от котоненавистничества до превращения в оборотня — один шаг.

В предисловии ко второму тому собрания сочинений Тэффи, увидевшему свет в 1897 году, написано: «В доме у писательницы всегда жили кошки. У каждой из них был свой характер, описываемый Тэффи с необычайной любовью и проникновением в душу животного».

«У нас завелся кот, — писала Тэффи дочери как о самом важном событии в своей жизни, — красавец серо-белый angora. Пристал на улице. Очень благовоспитанный, ест мало, но только очень хорошие вещи… Я довольна, что он завелся, а то я целый день одна, а так есть с кем словом перекинуться».

Такой была Надежда Александровна, и для этого кот должен был сам проявить инициативу и даже настойчивость.

Кошки были в некотором роде музами Тэффи. Когда же писательница бывала лишена кошачьего общества, то очень без него горевала.

И. В. Одоевцева в своих воспоминаниях пишет:

Мне было бы не так грустно и скучно в этом противном Биаррице, если бы у меня была кошка, — мечтательно говорит Тэффи, снова сидя со мной на террасе кафе. — С кошкой мне было бы легче. Только чем бы я стала ее кормить? Ведь я и сама живу впроголодь. А кошка ужасная привередница — той дряни, которой я питаюсь, я ей давать не посмела бы. Да она бы только фыркнула презрительно — станет она рютабагу есть! Замяукала бы, требуя печенки или рыбы. Но где их взять? Нет, лучше уж одной мучиться. Что бы я стала делать, если бы моя кошка от голода кричала?

Причина, по которой Надежда Александровна не решалась завести кошку, кому-то может показаться странной, но для писательницы все было очевидно.

Со временем ее произведения становились грустнее. В эмигрантском рассказе «Вдвоем», вспоминая неспокойную ночь в Петербурге, Тэффи писала о кошке, которая скрашивала одинокую жизнь хозяйки:

Колыхнулась портьера, звякнула на столе фарфоровая статуэтка об ножку лампы.

Кошка! Ты?

Теплая, выгибается под рукою, сует голову в широкий мягкий рукав моего платья.

Холодно? Зверь, милый, близкий. И тебе холодно! И тебя разбудила звериная предрассветная тревога, и все ты понимаешь, и страх у тебя перед тем черным, что лежит на тротуаре, одинаковый звериный, и тоска та же. Зверь близкий.

Вдвоем-то нам лучше?

А вот цитата из рассказа «День», написанного Тэффи в эмиграции:

За дверью, по темной стене отчетливо плыли ящики, а внизу, что-то неясно шевелилось.

Кошка.

Кошка смотрела человечьими глазами, испуганно и кротко.

Он хотел нагнуться, погладить, но стало больно.

— А у меня все колено болит, — сказал он и тут же вспомнил, что здесь Франция и испугался, что забыл об этом, и повторил тихонько:

— J’ai mal au genou.

Кошка шмыгнула во тьму, пропала.

Коты и кошки (в отличие от людей), по мнению Тэффи, способны на истинные чувства, и именно они могут скрасить человеческое одиночество, готовы выслушать и понять. Не даром же актер Стюарт Макмиллан говорил, что кошачье «мурлыканье массажирует душу», а Алексис Хоуп развивал эту мысль словами: «Если бы кошачье мурлыканье продавалось в таблетках, фармацевтический рынок получил бы идеальное средство против депрессии».

Ближе к концу жизни, едва сводя концы с концами, Надежда Александровна продолжала объясняться в любви некому собирательному коту:

Кто всех философов умней,

Красивей всех Венер,

Кто удивляет всех людей

Изяществом манер?

И кто чудесней всех чудес,

Небесней всех небес?

Кто шубу носит круглый год

И упоительно поет?

Кто это? Это — кот.

Умница Тэффи, говорят, на смертном одре попросила зеркальце! Единственная в русской литературе писательница-юмористка, нимало не комплексуя, всю жизнь обожала всё откровенно-женское: наряды, духи, украшения, кошек, легкую мистику и так далее.

ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА МОСКВИНА

российский театральный и кинокритик

Коты и кошки