— Это опытнейший разведчик, товарищ Сталин. Он изыскал резерв, о котором я готовлю вам письменный доклад.

— Опять письменный… — В трубке послышался вздох. — Хотя куда от бумаг деться, правильно, товарищ Шелестов? Лаврентий Павлович складывает их у меня на столе пачками, а что толку? Сколько бы их исписано ни было, информация утекает, как вода меж пальцев. Ай-я-яй… Вы готовы провести контрмеры?

— Конечно, товарищ Сталин.

— Вам нужна помощь?

— Никак нет, если вы имеете в виду подразделения милиции. Но я хотел бы попросить помощи лично у вас.

— Мой автомат, товарищ Шелестов, упал за диван, и я никак не могу его достать.

Полковнику пришлось рассмеяться и сделать это вполне искренне, поскольку в Кремле ходят слухи о чрезвычайной проницательности Самого, когда речь идет о смехе. Шелестов знал несколько человек, которые вот так, поведясь на не самую удачную шутку Верховного, смеялись натянуто и глупо. А Сталин больше всего остального ненавидел две вещи: ложь и неискренность. Что по его только что высказанному мнению являлось одним и тем же, а по мнению Шелестова — не одним и тем же.

— Что вы хотите, товарищ заместитель начальника военной разведки?

— Я хочу представить на ваш суд досье капитана военной разведки, бывшего командира диверсионной группы «Стерх» Ярослава Михайловича Корнеева. В жизни Корнеева количество подвигов, совершенных им, значительно превышает число ошибок, но от подвигов не страдает никто, ошибки же в силах изувечить жизнь.

Шелестов сейчас работал безошибочно. Фраза о том, что «геройские поступки жизнь украшают, ошибки же в состоянии зачеркнуть все», была сказана Сталиным на последнем заседании начальников управлений разведки и командующих военными округами месяц назад. Шелестов присутствовал на этом заседании и видел, с каким чувством Сталин произносил эту фразу. И сейчас, пользуясь случаем напомнить Самому о значимости для него каждого слова Сталина, Шелестов играл наверняка. Пусть фраза не совсем вписывалась в эту конкретную ситуацию, главное другое — замначальника военной разведки помнит каждое наставление вождя.

— Я хотел просить вас, товарищ Сталин, разобраться в деле капитана Корнеева и дать ему работу, достойную его морально-волевых качеств.

После долгого молчания раздался медлительный голос:

— А вы готовы поручиться за этого человека… как вы его назвали? Корнеева? Вы готовы поручиться за него лично?

— Как за самого себя.

Шелестов знал, скольких сгубила эта, сказанная в сердцах, фраза. Скольких она отправила на эшафот, скольких обесчестила…

— Тогда зачем вам мое вмешательство, товарищ Шелестов? Кадры в военную разведку подбирает сама военная разведка. Что же касается ошибок Корнеева… — было слышно, как Верховный посасывает трубку. — Если на его руках нет крови своего народа, если он не помышлял о радости себе во вред другим, то почему же мы должны бросать человека в беде? Этот вопрос вы могли бы решить и без меня, полковник… Когда состоится операция?

— Через час и пять минут.

— Тогда не теряйте времени на разговоры со мной и действуйте, — голос в трубке впервые зазвучал жестко. — Однако я хотел бы задать вам еще один вопрос. Вы говорили что-то о семье Корнеева. Есть достаточные основания полагать, что с ними все будет в порядке? Где они сейчас — вам известно?

— Так точно, товарищ Сталин… Со Светланой Леонидовной и ее сыном все будет в порядке.

— Светлана — хорошее имя, товарищ Шелестов, я люблю это имя… Но я не слышал ответа на вопрос, где они.

— По сообщению лица, вступившего с нами в контакт по настоянию Корнеева, они находятся в качестве заложников по адресу…

Уже попрощавшись и положив трубку на рычаги, Шелестов понял, что ничего, что изменило бы жизнь Корсака к лучшему, еще не произошло. Вмешиваться в подбор кадров для военной разведки Иосиф Виссарионович не желает, а вот к адресу, где находится семья Ярослава, проявляет такой живой интерес, словно это семья не Корсака, а его дочери, Светланы Аллилуевой… Шелестов не видел и не слышал, но чувствовал, как шуршит карандаш по бумаге, записывая название улицы, номер дома и квартиры…

— Паша! — крикнул Шелестов в трубку телефона внутренней связи. — Ко мне, немедленно!..

Светлана впервые получила возможность приготовить пищу сама. Все время пребывания в плену им с Ленькой приносили еду, которая была даже довольно вкусна, но совершенно непригодна для ребенка. После того как Ярослава увели на ее глазах, у молодой женщины пропало молоко. Началось это не сразу, и лишь к концу последующего после их пленения дня Светлана поняла, что теперь ей нечем кормить сына. Она уже давно использовала прикорм — тертую морковь, каши, сейчас же ситуация сложилась таким образом, что готовить для ребенка приходилось по четыре раза в сутки. Икру, картошку фри и мясо, которое постоянно поставляли им бандиты, по понятным причинам нельзя было есть Леньке, и все дни Света умоляла головорезов Червонца принести ей керосинку, молока и круп.

И лишь только сейчас, вечером пятнадцатого по счету дня заточения, один из угрюмых, быковатых на вид бандитов, Мямля, во время очередного похода в город за провизией выторговал у какой-то старухи керосинку и там же на рынке прикупил овсянки и несколько пригоршен риса.

— Больше ничего нету, мама, — пояснил Мямля, постоянно называющий Свету «мамой», а Леньку «писькарем». — Масло вот еще и молока бидон. Хватит?

Боже! Хватит ли этого?! Да это то, что нужно!

И уже через полчаса Мямля и Херувим ходили вокруг да около, вдыхая давно позабытый аромат каши с маслом на молоке.

— Вот! — Света, накладывая Леньке в тарелку, ткнула в сторону бандюганов крепкий кукиш. — Попробуйте хоть один рожу в кастрюльку сунуть!.. Идите жевать свой шашлык по-карски и хлебать свое вонючее пиво!

Мямля и его подельник вывалились из кухни и принялись за шашлык. Остаток вечера они проводили как обычно. Херувим с тоскою во взгляде и слюнями во рту сидел, развалясь на диване, уложив ноги на видавший виды пуф, и в упор, не скрывая этого, любовался бедрами Светланы, вырисовывавшимися под узким платьем. Мямля, когда не находился в туалете или не курил, постоянно либо ел, либо спал. Несмотря на такую занятость, оба бандита бросали все свои приятные дела и мгновенно превращались в слух и зрение, едва за стенами слышались посторонние звуки или мелькали непонятные тени за окном.

Мямля и Херувим были настолько же похожи друг на друга и внешне и внутренне, как слон походит на хорька. Единила их лишь невинная кровь людей, которых эти душегубы отправили на тот свет без тени сомнения и сожаления. Но и здесь между ними существовало различие, потому как если Мямля убивал без всяких чувств, убивал, потому что убивал, потому что хотел есть, пить и ни о чем не заботиться, то Херувим делал это, безусловно, с удовольствием, с наслаждением растягивая каждую минуту мучений своей жертвы.