жизненных педагогических историй, которые послужили бы молодому поколению учителей в их педагогической и воспитательной работе. Предварительно, такие конкурсы должны были быть проведены по школам, определены победители, работы которых будут представлены на рассмотрение жюри Гороно. Участие руководителей учебных заведений — обязательно. Премия за первое место — месячная зарплата победителя.

В школе к этому конкурсу отнеслись без особого восторга. — И так работы хватает, — говорили одни. — Скоро бездельники, оторванные от школы, заставят нас писать «Педагогические поэмы», — сетовали другие.

Я особо не свирепствовал, заставляя учителей выполнять волю начальства. Сказал, что, если у кого-то действительно есть собственная интересная педагогическая история, имеет смысл написать. То есть, это дело добровольное. А так как директоров строго обязали, задумался над тем, что интересного было в моей педагогической практике.

Через месяц подводили итоги в школах, через три месяца — в гороно. У нас приняли участие в конкурсе четыре человека, в том числе, я. Интересно, что взялись за эту работу опытные учителя с приличным педагогическим стажем. Чувствовалось, что некоторые писали явно в охотку, конкурс обещал быть непростым, не хотелось кого-нибудь обидеть.

Четыре работы были зачитаны на собрании педколлектива. Провели краткое обсуждение. Затем избрали счетную комиссию и провели закрытое голосование. Работы учителей мне понравились. Добрые истории, после которых ученики переосмысливают свою жизнь, становятся на верную тропу. Завуч Клара Митрофановна Новикова написала про девочку-сироту, которая после смерти мамы прожила у нее почти полгода, пока не приехала за ней бабушка из дальнего села. Трогательная история, она даже подумывала удочерить бедную девочку…

Я думал отдать пальму первенства её работе и даже предложил это на обсуждении. Но тайным голосованием учителя дали первое место мне. Честно говоря, было неудобно, но ведь голосование было тайным…

Вот что я тогда написал:

«Не торопитесь ставить точку»

Получил письмо бывшего ученика. И вспомнил давно забытое. Расстроился. Потому как у каждого своя правда, а в этом случае моя оказалась мельче и даже постыднее в своей мелкости. Ведь это он, тогдашний строптивый восьмиклассник, с которым я сражался далекой осенью 1970 года, оказался неизмеримо выше меня в своей нестандартности, хоть мне и казалось всегда, что этим качеством я наделен сполна, и даже, признаюсь сейчас со стыдом, что долгие годы оно служило предметом моей гордости. Как говорится, тот случай, когда маяк оказался фальшивым.

Той осенью у нас, студентов Херсонского пединститута им. Н.К. Крупской, утратившего ныне имя жены вождя, зато приобретшего статус университета (я так и не знаю, что лучше!) была полуторамесячная педагогическая практика в 10-й школе. Нас было три практиканта с третьего курса филфака.

Попал я к хорошей учительнице, Яне Исааковне Койрах, с которой через пару десятков лет мне еще предстоит работать в другой школе. Практика шла ни шатко, ни валко, но через две недели меня пригласила завуч школы Татьяна Ковалева, сказала, что ей предстоит длительная операция в Харькове, кажется, из-за варикозного расширения вен (опасная, кстати, штука) и предложила заменять ее штатные уроки в восьмом классе.

С учениками (читай, с дисциплиной на уроках) у меня проблем не было. Провел для начала диктант, чтобы узнать уровень класса, и столкнулся с нелепой странностью. Русоволосый высокий мальчишка, довольно грамотный, решил надо мной посмеяться: в тексте диктанта, в конце предложений, не было ни одной точки. Нет, все было грамматически оформлено верно: следующие предложения начинались с прописной (заглавной) буквы, но где точки в конце предложений?!

Посмеялся он — посмеялся и я: аккуратно красным цветом испещрил текст точками, их недоставало пару десятков, вынес вердикт: в числителе — ноль орфографических ошибок, в знаменателе — двухзначная цифра пунктуационных, а в результате — 2!

На следующем уроке, анализируя результаты диктанта, посочувствовал неудачнику. Мол, вот к чему лень приводит: трудно, что ли, было расставить точки? — получай теперь свою законную двойку!

Реакция класса удивила. Некоторые переглянулись, другие углубились в свои тетради. Я понял, что случилось что-то не то. Мне бы на этом закончить, но захотелось выяснить, что это было — насмешкой здесь явно не пахло.

— Тебе что, неизвестно, что в конце предложения ставят точку? — спросил я.

— Известно. Впрочем, иногда ставят вопросительный или восклицательный знак, — спокойно ответил он.

— Тогда в чем же дело? — раздраженно сказал я, понимая, что затронул что-то необычное. В классе зашумели: да он просто не любит ставить точки, причуда у него такая, наша учительница это знает…

— Как это — не любит ставить точки? — не поверил своим ушам я. — Ведь все ставят точки, так принято, он что, издевается? А разве вы ставите точки, потому что их любите? — обратился я к классу.

— Чего там, любите, — нестройно зазвучали голоса. — Какая нам разница — раз надо, так надо… — Тогда почему не ставит он?

Я смотрел на мальчика, он смотрел на меня; класс занимался своими делами; ощущение было, будто буксую, и чтобы не срывать урок, сказал, что разберемся позже, и с испорченным настроением вел урок дальше.

Это дальше продолжалось больше месяца. Много раз я заводил с ним разговор. Абсолютно нормальный парень, хорошо развитый, даже с чувством юмора, но добиться внятного объяснения так и не смог. Вызывал даже родителей. Пришла хорошо одетая мама, посоветовала мне, практиканту, не лезть в это дело, не давить на ребенка. Они не желают устойчивый каприз сына переводить в плоскость психики, в школе их понимают, вот и ладно.

Поговорил с Яной Исааковной. — Да оставь ты его в покое, — сказала она. — Фишка, значит, у человека такая; мало ли как бывает, у него это с первого класса. Вот взялся как-то и отказался, и с тех пор точка для него — нон грата. Тебя что, это сильно волнует?

А двойку ты ему, кстати, поставил неправильно. Пунктуационная ошибка на одно и то же правило, в той же позиции, сколько бы ни повторялась — тянет на снижение оценки разве на балл. Не мешало бы тебе исправить свою оплошность…

На следующем уроке набрался духу, вернулся к злополучному диктанту и принес ему извинения. Исправил двойку на четверку. Думал, все придут в восторг от моей справедливости, но классу как-то все было по барабану, да и самого пострадавшего это не сильно порадовало.

Этот ученик и мое неумение убедить его отказаться от нелепой прихоти стало для меня чем-то вроде занозы, и осталась в памяти, как первая педагогическая неудача, с годами вспоминавшаяся все реже и реже. Причем, с гадким оттенком, что так и не смог додавить мальчишку следовать установленным правилам.

Лет через пятнадцать встретил его в купе,