погибла, когда погиб Никита. Уже никогда у неё не будет большой семьи, не будет невестки, внуков. Не будет тумбы в прихожей… И салфетка никогда не ляжет на предназначенное ей место. И тогда… Почему бы не сейчас. И не пригодившееся чудо Люба вынула недрогнувшей рукой из закромов, заново накрахмалила и разложила поверх холодильника. Пусть не тумба, пусть не в прихожей, но воздушная красота, прижатая сверху небольшой хрустальной плошкой из тех же закромов, вполне нашла свое место. Нет, воплощением мечты тут и не пахло, но уютом и радостью — вполне.

Маленький, Любе по пояс, холодильник и стоил дешевле габаритных своих собратьев, и лучше вписывался в её небогатый интерьер, салфетка добавляла уюта, а хрустальная посудина — удобства: Люба будет класть в неё ключи от квартиры и комнаты, очки, копейки из кармана — все те мелочи, которые хочется держать под рукой и на виду. Да и не нужен ей одной большой.

Люба мерзла на ветру, но шла домой довольная, мысленно поправляя кружево салфетки. Что ж, хорошо. Холодильник теперь полностью её. И если салфетка и вазочка были так, частностями и символами, почти утратившими свою символичность, то новый холодильник во многом менял жизнь к лучшему: теперь продукты были прямо у неё в комнате и можно было не бояться опустошающих набегов Димки. И подкармливать его, защищая свои скромные запасы, теперь необязательно.

Эта раньше Любе нужно было учитывать, что Димка обязательно что-то стащит, ведь холодильник у них был общий. А теперь она сможет пораньше закрываться вечером у себя в комнате. Возможно, даже купит себе электрочайник, чтобы и вовсе не заходить на кухню утром. Хотя… Люба поправила ремешок съезжающей по куртке сумочки, поежилась от особо резкого порыва ветра и ускорила шаг. Или сначала накопить на новые босоножки? Сейчас уже, наверное, поздно их покупать: в магазинах летнюю обувь или распродали, или убрали с полок. Что же лучше: босоножки или чайник?

Ой нет! Люба не будет сейчас портить себе настроение. Она подумает об этом потом. Завтра или послезавтра.

В подъезде Люба поморщилась — из-за сырости неприятные запахи стали сильнее, но ветра не было, и только потому атмосфера казалась поприятнее, чем на улице. Войдя в квартиру, почувствовала, что жизнь и вовсе хороша, и запах, хоть и не восхитительный, но лучше того, что остался за дверью. Хотя что-то…

Что-то дома было не так. Что? Непонятно.

Согреваясь в теплом помещении, Люба расстегивала негнущимися пальцами куртку и думала, что надо будет сегодня вечером «намагичить», чтобы в её мире пахло приятно. Например, морем, теплом, югом.

Когда-то они всей семьёй выбрались на море. Было это всего один раз, потому, наверное, так хорошо и запомнилось: до сих пор не изгладились теплые впечатления от небольшого парка, куда они вечерами ходили гулять. Димка, подтянутый и широкоплечий, даже в обычной одежде будто в форме, Никита — весёлый, загорелый до черноты мальчишка, весело скачущий по дорожкам, и она — молодая и счастливая, полная веры в прекрасное будущее. Под ногами скрипел песок из мелких камушков и обломков ракушек, тяжелый горячий воздух пьянил самшитовым и хвойным духом так, что хотелось обнять какое-нибудь дерево, и стоять так, и дышать, дышать до бесконечности, мышцы помнили ощущение теплых волн, кожа горела, нажарившись за день на солнце, а в душе звучала лирическая мелодия.

Люба тряхнула головой — вокруг был полутемный коридор коммуналки, серые, давно не ремонтированные стены, вдоль которых громоздился разный хлам, в воздухе витал запах старого неухоженного дома. Какая пропасть между тем, что было, и тем, что есть! Тонкий отзвук тоски Люба заглушила новой мыслью: «Как там Матвеевна?», глянула на её комнату, запертую уже несколько месяцев. Как бы соседка ни была недовольна своим отъездом, а у дочери ей всё равно лучше, чем здесь, одной и беспомощной. Люба опять вздохнула и прислушалась к своей тревоге. Что же её беспокоит?

Тишина.

Да! В квартире тихо — вот что остро покалывает страхом.

Но почему?

Переобуваясь в домашние тапки, Люба старалась не паниковать раньше времени. Тишина — что же здесь плохого?

Людка на работе до поздней ночи и только завтра она снова будет всех доставать. Её муж — высокий и расплывшийся, как и сама Людка, лысоватый и ленивый увалень — наверняка уже пришёл с работы и, как всегда, спит у телевизора. Прислушалась. Да, верно: слышно бормотание ящика и приглушенный храп. Их старший сын, ещё не толстый, а просто крупный и упитанный Вовка, на секции бокса (Люба помалкивала, но считала, что мальчишке удары по голове противопоказаны, а тут эта секция), младший в саду — его и в нерабочий день забирают самого последнего, а уж когда Людка на смене, то он и вовсе остаётся со сторожем. Димка? Семёныч? Ну тут просто: старый пьянчуга спит, а муж зашибает копейку в ближайшем магазине, разгружая фуру, или со своими друзьями где-нибудь "отдыхает".

Да, тишина — это нормально. Обычно даже. Но все равно что-то не так.

Открывая ключом свою комнату, Люба наконец поняла — Тефик. Он не встречал её у двери, не лаял. В обычном шуме их квартиры его пронзительный голосок почти не заметен, а вот сейчас, когда тихо, молчание пса окатывало тревогой. Люба огляделась. Где же он?

Пес лежал на подстилке рядом с дверью в комнату. Собачьих ковриков было два. Один тут, в коридоре, а другой в комнате. Ещё был один у Матвеевны, но это было раньше. Пёс махнул хвостом и остался лежать. У Любы отлегло от сердца, и она длинно выдохнула: вот же он, жив, да, невесел, ну так и немолод уже. Чего она испугалась?

Едва дверь открылась, пес проковылял в комнату и снова улегся, уже на другой коврик.

После отъезда Матвеевны Тефик стал молчаливее. И вообще, и когда Люба возвращалась с работы. Она думала — может, за старушкой тоскует? Привык всё-таки, она ему как родная была. Но, переодеваясь в домашнее, вспоминала день за днём прошлую неделю, потом другую, и получалось, что ещё дней десять назад пёс встречал её звонким лаем, вертелся под ногами и норовил вырваться из квартиры, чтобы бежать на улицу. Люба впопыхах, иногда — ругаясь с Людкой из-за грязного пола, заскакивала к себе, сдергивала с крючка поводок и торопилась следом.

А сейчас пес лежит, глядит на неё виновато и только хвостом по полу возит.

Люба открыла дверь и выглянула в коридор — в полумраке видно было плохо. Пришлось наклониться едва не до