Задрыга плакала впервые по-детски. Глотала слезы… Но от чего? От боли, какую причинил Шакал? А может, не хотела расставаться с этими двумя мужиками, с какими забылась в игре… Может, они, не зная того, запали ей в душу, стали первыми кентами, с кем иногда можно сбежать из фарта в детство…

Фингал скорчил ей рожу, как когда-то дразнил ровесников. Девчонка тихо рассмеялась.

— Чего возишься? Шустри! — перехватил Боцман прощание Фингала с Задрыгой.

Налетчик обулся;

— Спасибо, кенты! Век ваше добро не забуду. И, коль обломится удача, надыбаю вас. Сам уплачу за себя.

— Посеешь память! — усмехнулся Глыба.

— Воля на халяву — ходкой пахнет! В обязанниках дышать, что в браслетках на дело идти. Когда мне поверили — я не фраер, отпашу должок! Клянусь мамой!

Шакал, не желая слушать его, отвернулся к Глыбе, заговорил о своем.

Фингал и Заноза поспешно выдавливались в дверь.

— Эй! Пристопоритесь! Вот вам на первое время, пока прикипитесь у кого-нибудь. Теперь без пахана остались. И без башлей. Дышите сами! — дал деньги обоим. Налетчики не верили глазам.

Когда за ними закрылась дверь, Боцман громко рассмеялся:

— Не больше дня, клянусь волей, возникнут эти падлы! Проситься станут, чтоб взяли их…

— Нет! Эти не прихиляют! — обрубил Шакал.

— Их, не фартовых, законники знают. И уважают больше Седого…

— Это за что? — удивился Таранка.

— Слово держать умеют. С фартовыми в делах были. Надежными назвали их.

— Зачем же прогнал?

— Отпустил. Вольные бывают надежны. Обязанник — всегда прокол. Даже если не будет виноват в провале, шишки все равно на него летят.

— Новый маэстро — свирепый черт! Как узнал о Седом, враз ожмурить велел. Еле уломал, — качал головой Шакал

— Не стоило его вытаскивать, — встрял Таранка.

— Заткнись! Седой по молодости меня выручал. По мелочам. И все ж… Не помянул того. Но я не посеял кентель.

— Зачем тогда про него вякал? — не понял Глыба.

— Затем, что по закону так! Да и что за пахан фартовый, коль с рук налетчиков хавает? Одряхлел, шуруй в откол, не вяжи никому клешни и ходули. Как честный вор дыши, а не облапошивай своих! Звание пахана, законника не дал ему вконец изгадить. Того я хотел. А зла на него не держу. Ему нигде уже не фартит.

— Скажи, пахан, сколько мы еще в Ростове канать будем? — спросил Глыба. Капка тоже любопытно подняла голову из своего угла. Ей тоже хотелось знать об этом.

— С неделю еще. Надо кентов присмотреть в малину. Новых. Вместо наших плесеней. Они свое отфартовали. Теперь кайфуют. А нам — дышать дальше. Где ж кентов надыбаем, как не здесь — в Ростове? Тут и подсказка и выбор имеются И проверка, прямо на месте! — улыбался Шакал.

— Приметил кого? — спросил его Боцман.

— Держу на прицеле. Хочу разузнать о них у паханов Что трехнут? Может, поладим…

…В этот вечер лишь Шакал с Глыбой ушли к фартовым. Таранка и Боцман остались в хазе, решив передохнуть от кутяжей и шумного схода, от множества встреч.

Оба они не любили попойки еще и потому, что после них у обоих трещали головы от боли, а удушливая тошнота, подступавшая к горлу, отбивала всякий аппетит. К тому же и желудок Боцмана пошел вразнос. Не только в ресторан, из хазы выйти не мог даже во двор. А потому, едва пахан с Глыбой скрылись из вида, велел Боцман сявкам заварить чай покруче и лег на койку не раздевшись.

Задрыга с Таранкой, поиграв в рамса, отвешивали друг другу больные щелбаны. Но вот кент перестарался. У Капки от щелбана вскочила на лбу шишка. Она потрогала ее, скривилась от боли и ураганом кинулась на Таранку. Она сбила его с ног, и только вздумала закрутить ему голову на спину. Боцман поднял ее за шиворот, еле оторвал от кента. Тот лежал перепуганный насмерть.

— Ты, гавно собачье, что себе позволяешь? Иль мозги просрала? Ты кто есть? Почему, паскуда, на фартового лапу подняла, гнида сушеная?

— Я гнида? — Капка еще висела в воздухе, в руке рассвирепевшего Боцмана, но сумела изловчиться и со всей силы ткнула законника ногой в печень. Тот сразу выпустил Задрыгу, облив ее матом до пяток. Он стоял, согнувшись пополам, вмиг позеленевший. Его рвало с воем.

— Что ж ты, сучка, отмочила? Лярвина хварья, чтоб у тебя муди на пятках выросли, зараза чумная! — испугался Таранка и бросился на помощь к Боцману. Дал ему холодной воды. Тот пил и тут же вырывал. Казалось, из него вот-вот требуха вывалится. Пот и слезы — все перемешалось на лице фартового. В хазе нечем стало дышать от зловонной рвоты. Боцман терял силы на глазах. Он уже стоял на коленях перед ведром, когда не выдержавшие стремачи вошли в хазу, и запрокинув голову фартового, влили в рот что-то горько-вяжущее. Это был чифир. Едва попав в желудок, он остановил рвоту, ослабил боль.

— Тяни до конца! — настаивали сявки, и Боцман, послушав, проглотил чифир залпом.

— Ложись! Успокойся! Покемарь! — уговаривали стремачи, и подведя Боцмана к койке, уложили его.

Краюха вынес ведро. Жердь открыл окно проветрить хазу, оба не смотрели на Задрыгу.

Таранка намочил полотенце холодной водой, приложил к печени Боцмана и посетовал впервые вслух:

— На кой хрен вякни, кент, ты больше всех возился с этой сикухой, чтоб ее черти в задницу бодали! Сколько раз она сдыхала, а ты ее дышать заставлял? Когда на порог приюта подкинули зимой, а нянька, глянув на обосранную, отказалась взять, зачем ты забрал Задрыгу с порога? Пусть бы примерзла курва! Ты ее тогда отмыл. Молоко ей дыбал. С соски. как кента, харчил. Она тебя чуть не загробила! Свинячий выблевок — не зелень!

Боцман лежал, уставив глаза в потолок. Ему было хорошо. Он не слушал Таранку. Законник будто провалился в мягкую перину. До чего в ней тепло и уютно! Как много цветов вокруг! Как оказался он в этой зеленой беседке, сплошь увитой плющом? О-о! Какие девушки! Как они танцуют! Загорелые ноги, руки… Сквозь прозрачную одежду проглядывают округлые бедра. Они улыбаются ему, зовут к себе… Наверное, не знают, кто он есть и зачем здесь оказался. Иначе, не манили б, не решается подойти Боцман. А девушки подходят ближе. Вот одна, самая озорная, подскочила, обвила шею нежны

ми руками, заглянула в глаза Сверкнули смешливые огоньки, и она спросила голосом Задрыги:

— Когда канать кончишь, падла? Приморился хрен собачий, как вошь на шконке! Хиляй хавать, паскуда!

Капка не знала, что человека, глотнувшего чифира, нельзя силой выдирать из кайфа. Можно нарваться на беду…

Боцман не проснулся окончательно. Он только поднял голову. Лицо его было бледно-зеленым, глаза налиты кровью, губы приоткрылись, обнажив ряд крупных, желтых зубов. Ноздри раздувались. Боцман был страшен. Он увидел силуэт, тень Капки, вырвавшей его из кайфа, отнявшей чудесное видение.