басилевса или архангела. Другие же и вовсе в горячке битвы взывали к Перуну и Тору, Одину и Свентовиту — и каждое имя сопровождалось взмахом меча или топора, сносившего головы, выпускавшего кишки, разрубая тела от плеча до поясницы. Следом за воинами этерии в рукопашную устремлялись и ромеи — один за другим вражеские корабли превращались в арену жесточайшей резни. Арабы тоже свирепо сопротивлялись — и кое-где им даже удалось сбросить в море абордажные команды и самим ворваться на вражеские корабли, вмиг забурливших в кровавой круговерти взаимного уничтожения. Однако с арабами сыграла злую шутку уверенность их предводителя в собственной непобедимости — из-за чего сарацинский флот и оказался в окружении, позволившей ромеям обстреливать их со всех сторон. Арабы стреляли в ответ, но, после того как корабли сблизились, их катапульты теряли в эффективности, тогда как сифоны с греческим огнем, — новое оружие, пока еще не знакомое арабам, — могли жечь вражеские суда и с близкого расстояния. Арабы пытались отвечать тем, что некоторые из них, вроде как в панике бросавшиеся за борт, подплывали к вражеским кораблям, швыряя на палубы горшки с зажигательной смесью. Однако и ромеи, после того как потеряли пару кораблей, все же наловчились отслеживать и убивать таких водолазов. К тому же в море стали появляться акулы, атаковавшие арабских боевых пловцов, прежде чем они успевали приблизиться к ромейскому судну на расстояние броска. Крики несчастных, терзаемых на части свирепыми хищниками, стали последней каплей — и многие сарацины, не выдержав этого уже поворачивали корабли, стремясь скрыться в недалекой Мессине. Однако мало кому это удалось — и к вечеру ромеи уже могли праздновать победу над самым грозным флотом, когда-либо собиравшимся в этой части моря.

— Архангел Михаил, Водитель Воинств даровал нам победу, — с носа дромона, ставшего новым флагманом ромейского флота, громко говорил басилевс, пытаясь перекричать вопли торжества, — а Бог отныне и навсегда вернул нам Италию!

Немногие же сарацины, сумевшие добраться до Мессины, смогли утешиться новым чудом: когда они подплывали к берегу, то увидели как в воде к ним приближается нечто огромное и белое. Вскоре пораженные арабы признали в неведомом существе плывущего в воде слона. На выступавшей из воды спине восседал халиф в мокром и рваном одеянии. Впрочем Яхья, все же выглядел не так плачевно, как его слон: тело зверя покрывали ожоги и кровоточащие шрамы, уши повисли кровавой бахромой, а несколько акул кружили вокруг животного, стараясь атаковать. Одна из акул даже выпрыгнула, чтобы стащить в воду халифа, но тот ударил морскую хищницу открытой ладонью — и рыба, корчась в предсмертных судорогах, пошла ко дну. На нее тут же кинулись ее собратья, дав слону доплыть до ближайшего корабля. Множество рук протянулось и на палубу взошел Яхья ибн Йакуб, несмотря ни на что, не утративший горделивого вида.

— Аллах не дал нам победы, — сходу заявил он, — но Он же не дал и мне сгореть — и тем самым подтвердил, что суть Его все еще пребывает во мне. Мы потерпели поражение когда начали войну с неверными, оставляя правоверных в том заблуждении, что может быть иной халиф кроме Яхьи ибн Йакуба. Мы еще продолжим свой джихад — но не раньше, чем весь Дар-аль-Ислам сплотится вокруг потомка Пророка!

Лесные княжны

С глухим стуком ударили топоры, разрубая туго натянутые веревки и верхушки деревьев, словно радуясь обретенной свободе, взметнулись ввысь. В уши ударил короткий крик, тут же замолкший, когда выпрямившиеся осины разрывали надвое пленников, привязанных за ноги к деревьям. Изуродованные половинки тел, с висящими внутренностями, текли ручьями крови, окропляя большую могилу, вырытую посреди лесной поляны, пока косматые волхвы, в черных рубахах расписанных зелеными узорами, гремя свисавшими с костюма амулетами, вскинули руки, затянув монотонную песню-призыв.

— Покажися Темнооче во Ночи-Мороке! Поступися Темноче по долу- дороге.

Ярополк, стоявший неподалеку от могилы, украдкой утер с лица капли крови, разлетевшиеся во все стороны во время жестокой казни. Оглянулся на стоявшую рядом с ним Саломею, но та лишь загадочно улыбнулась, и вновь перевела взгляд на то что происходило посреди священной древлянской поляны.

Несколько дней прошло с тех пор, как славяне и мадьяры вернулись из победоносного похода в причерноморские степи. От Днепра и до самого Дуная беспощадно вырезались болгарские кочевья, угонялся скот, обращались в рабство женщины и дети — новые союзники аваров, наконец-то, начали выполнять обещания, данные посольству Ярополка. Грабежи и разорения в северных владениях переполнили чашу терпения Омуртага и хан послал своего сына Крума покарать неблагодарных мятежников. Сам же Омуртаг отправился на примирительный пир с каганом Эрнаком — где его, вместе с приближенными, убили сговорившиеся между собой авары и сербы князя Просигоя. После этого вероломного убийства, Эрнак сразу же двинул свои орды на восток, ударив с такой силой, что за считанные дни вышел к берегу моря и устью Дуная. Разорив и спалив Плиску-Преславу, столицу Болгарии, каган аваров повернул на север, где, вместе с Ярополком, окружил и уничтожил почти всю орду Крума. Самого Крума, впрочем, поймать не удалось — он укрылся в ромейской Черной Крепости. Авары и угры тут же осадили ее и вскоре взяли, однако Крум снова сумел ускользнуть, бежав в Херсонес на ромейском дромоне.

Другой потерей этого похода стала гибель Немала — древлянский князь погиб при штурме Черной Крепости, сраженный ромейским копьем. В отместку древляне устроили в крепости жестокую резню, после чего объявили, что возвращаются в родные леса, чтобы похоронить князя. Ярополк же, сочтя свое посольство выполненным, уже хотел соединиться с Эрнаком, однако Саломея, весьма сблизившаяся с юношей, настояла, чтобы он отправился вместе с древлянами на север и проводил Немала к