раз незаметно обернулся, глядя на край обрыва. Может быть, Бэл видит все это безобразие и уже спешит нам на помощь?

Мэд дрожала, надевая на себя остывшие вещи. Наверное, мучительнее всего было стоять на снегу босиком, потому что она, натянув до колен колготки и шерстяное трико, сразу же обула вибрамы и защелкнула на них замки.

Гельмут, белый, худой и жалкий, переминался с ноги на ногу в одном исподнем, пока Глушков прощупывал все швы и обыскивал карманы его одежды.

Меня обыскивать Глушков не стал, и я уловил и легко расшифровал недвусмысленный взгляд Мэд: она словно хотела спросить у меня, откуда Глушкову стало изветсно про контрабандный товар. Для меня это тоже была загадка загадок.

После обыска Глушков связал нам руки и приказал идти по тропе впереди себя, причем ствол автомата вплотную прижимал к пояснице Мэд, и несчастная девушка каждое мгновение находилась на волоске от смерти. Понимая, что на ледовой стене он окажется в беззащитном положении, Глушков погнал нас по кругу, через обширное плато, где под снегом таились сотни трещин. Мы шли как по минному полю в постоянном ожидании срыва в пропасть.

С периодичностью в каждый час с ним вдруг начинало происходить что-то странное. Он кричал мне, чтобы я остановился, падал коленями на снег и с приглушенным стоном начинал раскачиваться маятником вперед-назад, касаясь лбом наста и оставляя на нем грязно-бурые отпечатки. Наверное, его мучили страшные головные боли, и в такие мгновения он был особенно страшен, потому что сознание его затуманивалось, и поступками начинало править безумие.

Пока он корчился на снегу, Мэд пятилась от него спиной, зачем-то прикрывая грудь руками, словно это могло спасти ее от случайно выпущенной пули. Когда приступ проходил, и Глушков медленно поднимался на ноги, в его разновеликих глазах было столько ненависти, что я серьезно начинал прощаться с жизнью.

– Чего ты пялишься на меня, змея?! – хрипло кричал он на немку, прикладывая к заплывшему глазу горсть жесткого снега. – Страшно стало? А когда хотела меня добить, не было страшно?

И плевал в ее сторону красной слюной.

Ближе к полудню, после очередного приступа, Глушков не встал. Он стящил с себя рюкзак с долларами и сел на него.

– Привал! – едва смог произнести он.

Мы с Гельмутом хотели подойти к Мэд, но Глушков дернул рукой, которой сжимал автомат:

– Стоять!! – Отдышался и тише добавил: – С тропы не сходить. Друг с другом не разговаривать… Переубиваю всех к чертям собачим…

Я не стал испытывать судьбу и пытаться заговорить с Мэд. Хотя поговорить было о чем. Глушков, в самом деле, доходил. Думаю, что помимо сильного сотрясения мозга у него стала стремительно развиваться пневмония. Может быть, уже начался отек легких. Теперь ухо надо было держать востро. Этот безумец, почувствовав свой конец, мог, в самом деле, перестрелять нас как куропаток.

Я сел на снег и принялся, как обычно в минуты отдыха, счищать налипший к "кошкам" снег. В нескольких шагах от меня, понуро опустив седую голову на колени, сидел престарелый искатель острых ощущений. Мэд была за Гельмутом, на одной с ним линии, и я не мог даже увидеть ее лица. Глушков, не вставая с рюкзака, здоровой рукой развязывал стягивающую веревку его горловины. Поковырялся вслепую и достал пачку долларов, перетянутую бумжной лентой. Осмотрел со всех сторон, хрипло рассмеялся и положил на прежнее место. Наверное, вид денег придавал ему сил.

* * *

Я бы решил, что мне померещилось, если бы Гельмут тоже не встрепенулся и не оторвал от колен голову, слегка склонив ее набок. Он тоже услышал уже знакомый нам рокот, чем-то напоминающий гул далекой лавины. В нашу сторону летел вертолет!

Глушков полностью оправдывал свою фамилию. Сказывалось, должно быть, сотрясение мозга. Он продолжал заниматься рюкзаком и не слышал грохота лопастей до тех пор, пока маленький пузатый вертолет, разукрашенный, как тритон, в пятна неопределенных форм, не показался из-за скальной гряды. "Ми-восьмой" на низкой высоте летел над плато, быстро приближаясь к нам.

Глушков окаменел на мгновение, а затем вдруг вскинул вверх "калашников", поднял фиолетовое лицо кверху и издал какой-то звериный вой. Мне показалось, что сейчас он откроет огонь по вертолету, и, должно быть, Глушков в первое мгновение хотел это сделать, но в его воспаленном мозгу вспыхнула новая идея, и он, кинувшись к Мэд, схватил ее за волосы и поволок под прикрытие скалы. Мы с Гельмутом вскочили на ноги, не зная, что нам делать. Глушков, затащив девушку под скальный козырек, повалил ее на снег и придавил к колючему, как поверхность напильника, фирну стволом автомата.

– Переводчик!! – орал он, перекрикивая нарастающий рокот вертолета. – Маши ему руками, заставляй сесть! Пилоту скажешь, что здесь, под скалой, двое раненых… Только не валяй дурака, переводчик!

Гельмут тоже понял, что нужно делать. Поглядывая на Глушкова, он поднял руки и скованно, словно марионетка, стал передвигать их из стороны в сторону. Казалось, что он скребком счищает с потолка побелку. По-моему, это уродливое "махание" могло только отпугнуть пилота, и я побежал навстречу винтокрылой машине и так активно размахивал руками, словно тоже собирался взлететь.

Сотрясая воздух, "Ми-восьмой" промчался над нами, оставив за собой запах горячего металла и сгоревшего керосина, лег на бок и пошел на круг, облетая плато.

– О! Стас! Он видел! Он сейчас будет летать назад! – отрывисто восклицал Гельмут, переполненный эмоциями. Я не мог понять, радовался он этому событию или нет. – Как вы думаешь, льетчик…

Я не стал слушать Гельмута и повернулся лицом к Глушкову. Тот сейчас командовал парадом, и от него зависела жизнь несчастной Мэд.

– Сядь на снег!! – орал Глушков. Он уже не мог говорить спокойно. Он был на грани психического срыва. – К пилотам пусть идет фриц! Будут задавать вопросы – пусть отвечает, что ни хера не понимает!..

Глушков обращался ко мне, но Гельмут, глядя на приближающийся вертолет, тоже слушал и кивал головой.

– Гельмут, делайте, как он говорит, – сказал я немцу.

– Конешно! Конешно!

– Эй, бля, дед!! – хрипел Глушков. – Раскрошу череп твоей внучке, если что напутаешь!! Запомни: здесь, под скалой, двое раненых!

– Да, да, – кивал головой Гельмут. – Я буду говорить правильно. Я буду говорить: там есть два раненый…

Вертолет, опустив хвост, гасил скорость. Под его лопастями белыми клубами вихрился снег. Едва не задев колесами верхушки скалы, под которой прятался Глушков, "ми-восьмой" завис над площадкой, исполосанной цепочками наших следов. Глушков силился перекричать грохот лопастей, казалось, что у него началась агония, и он беззвучно раскрывает рот. Я отвернулся от него