Значит, Таня жива... Это хорошо. Но дядюшка тоже жив, и Таня у него в плену, а сам он окончательно попутал берега и теперь требует за жизнь моей сестры Тани Перводрево. Которого у меня нет.

— Князь, с вами хотят говорить, — холодно напомнил мне Полётов, — Да что с вами такое?

— Нет-нет, все в порядке, — я торопливо сунул в карман смартфон, пока никто не увидел фото связанной Тани на экране, — Я просто загрузился, господа. Ничего существенного.

Говорить со мной хотел мелкий мужичонка в меховом кепи и тюленьем полушубке. Лицо у мужика было хитрым, его глаза как-то странно подергивались, как будто пытались разложить все вокруг на мелкие детали и каждую из этих деталей проанализировать.

Откуда и как этот мутный пассажир здесь возник — я понятия не имел, я был увлечен чтением сообщения от дядюшки.

— Ты про алейку воспрошал? — осведомился мужичок.

— Что?

— Алейка — это то же самое, что мормошник, — тут же пришёл на помощь купец, — Этот человек хочет знать, вы ли спрашивали про рисунки на старых лодках, Ваше Высочество.

— Мы все здесь интересуемся этими картинками, — уклончиво ответил я мужику.

— Не, — мужичок мотнул головой, так что пришитые уши его мехового кепи задрожали, — Все мне без надобности. Только ты. Пошли.

Я решил не задавать лишних вопросов, почуяв, куда ветер дует, а вот Кабаневич возбух:

— Мы пойдем все вместе, если вы позволите...

— Не позволю, — перебил мужичок в полушубке, — Только он. А инаколе никто никуда не пойдет. Али он один, али никто.

— А ежели вы его там содомируете и расчлените? — возмутился барон Рукоблудов, хватаясь за свою палицу, — Вместе пойдем!

— Опаски нет никакой, — дружески пояснил тюлений полушубок Дрочиле, — Но пойдет он един. Только вот етот.

Мужичок указал на меня.

— Ладно, я иду, — согласился я, — Дамы и господа, вам придется подождать здесь. Барон Рукоблудов, остыньте. И палицу назад в ножны суньте.

— Князь, если вы решите вдруг меня кинуть... — елейным голосом и едва слышно произнёс Полётов.

— Никаких кидков, — заверил я Полётова, — Вы меня знаете, Ваше Высочество.

Мои спутники так и остались стоять перед Торговым Двором, поморские милиционеры с карабинами остались там же. Явный намек, что я должен вести себя хорошо, иначе моим друзьям несдобровать.

Я понятия не имел, куда и зачем меня ведут, и чем я так заинтересовал поморов. Определенные догадки у меня, конечно, были, но все мои мысли сейчас были заняты сестрой и дядей. Ублюдок дал мне полчала на размышление...

Я очень надеялся, что этот тюлений полушубок ведет меня прямо к Перводреву, хотя, откровенно говоря, надежды на это было немного.

Мы вместе с мужиком погрузились в небольшой современный катер, на носу которого был нарисован огромный глаз, что делало этот катер похожим на погребальную ладью древних египтян.

— Далеко ехать, брат?

Тюлений мужик не ответил. Вместо этого он завел катер, и мы поплыли вниз по реке, туда, где бушевало осеннее Белое море.

На катере мой провожатый, как и все поморы, ходил профессионально — он довольно лихо и не снижая скорости обходил все посудины, которыми была запружена река возле Нового Иерусалима.

Впрочем, продлилось наше плаванье всего минут десять. Тюлений полушубок вдруг взял к левому берегу, вскоре мы пришвартовались в шхерах.

Здесь город уже кончался, дальше было море, на высоком каменном холме стоял белоснежный храм Святой Феодосии — главная поморская церковь.

На золоченом кресте храма, самой высокой точке Нового Иерусалима, истошно орала одинокая чайка. Бешеные порывы ветра пытались сбить птицу с её насеста, но чайка упорно сопротивлялась. Я разглядел в этом довольно мрачный символизм. Эта птичка прям как я под ударами судьбы...

— Мне предстоит аудиенция с епископом, я так понимаю?

— Нет, — мужичонка наконец закончил копаться с канатами и выпрыгнул из катера, — Давай. Пойдем.

Причал здесь был так себе, мне даже пришлось активировать свою ауру, чтобы совершить качественный лонг-джамп из катера на берег и не промочить при этом сапоги.

А вот мой провожатый, видимо, наученный скакать по каменным шхерам самой жизнью, справился без всякой магии. Вслед за ним я побрёл вверх на холм по узкой тропке. Чем выше мы поднимались, тем более пронизывающим становился ветер. Мне казалось, что будь я чуть полегче — меня бы непременно сдуло прямо к селедкам в Белое море.

Вблизи поморский кафедральный собор оказался типичным русским средневековым храмом — белокаменным и златоглавым, почти без всяких лишних украшений. Разве что на скругленных стенах имелась пара барельефов, изображавших кресты в растительном орнаменте.

А еще храм Святой Феодосии был лишен типичной для русских церквей приземистости, он не жался в окружающий суровый пейзаж, а был высоким, вытянутой вверх формы, как будто рвался взлететь в серые небеса. Это, как и кресты на стенах, навевало мысли о скандинавских церквях эпохи викингов.

На каменистой площадке перед собором рос один одинокий боярышник, неизвестно как вообще выживший среди бесплодных шхер. Дерево было усыпано уже пожелтевшими листьями и крупными мясистыми ягодами, его кривой ствол сотрясался от порывов ветра, несколько листьев сорвались с ветки и отправились в полёт прямо на моих глазах...

Мне почему-то пришла в голову дикая мысль, что возможно это и есть Перводрево, хотя я отлично понимал, что это бред.

Я направился к огромным дверям храма, вырезанным из темного дерева, но мой провожатый меня остановил:

— Нет. Стой, ариста. Не туда.

— А куда? — я огляделся, но кроме церкви на холме не было больше ничего.

Двери церкви тем временем хлопнули — появилось еще двое мужиков. Первый был огромным, белобородым и в соболиной шапке и напоминал какого-то злого двойника Деда Мороза, который вместо подарков раздаёт всем люлей. Другой — огненно-рыжий, этот, несмотря на холод, был в одной расшитой рубахе.

— Мы пришли, братец, — доложил мне владелец мехового кепи.

А потом выхватил из-под своего полушубка огромный нож для разделки рыбы.

— А, понятно... — сообразил я, — «Мы тут в Инсмауте тихий народ», да?

Блин, и на что я только надеялся?

Сразу же было понятно, что местные просто решили нас разделить хитростью, чтобы удобнее было всех нас перерезать.

Это все из-за долбаного дяди, из-за него я утратил концентрацию, и моя