цирка продолжалась целую неделю и весь город специально приходил посмотреть на невиданное зрелище. Тогда Саша впервые вживую увидела итальянцев.

— Ну вот твои итальяшки! Любуйся! — ворчливо проговорил отец, обращаясь к Саше.

Утром любимая дочь и сестра замучила всё семейство, рассказывая, как познакомится с итальянцем, выйдет за него замуж и уедет в Италию.

— Погоди, кочерга, — смеялась Ефросиния, — подрасти сначала, замуж она собралась!

— И подожду! А он за мной вернется и мы все равно уедем! — с обидой отвечала Саша.

— Скорей бы, — пробурчал старший брат Виктор.

И вот, глядя на чумазых итальянцев, которые устанавливали на главной торговой площади города свой цирк, Саша не смогла сдержать слез. Она знала славных сынов Апеннинского полуострова по мудрым и строгим портретам Джузеппе Гарибальди, Леонардо да Винчи, Данте Алигьери. А тут были какие-то…

— Какие-то цыгане! — сквозь слезы пробормотала Саша.

— А что, и правда похожи, — засмеялся Николай Иванович.

Но разочарование сменилось восторгом, когда цирк все-таки заработал и начал давать представления. В первый же день вместе со старшим и младшими братьями туда попала и Саша. Пульчинелла, арлекины, мимы, клоуны, ходуны на веревках и ходулях, и конечно-же — пятнадцать дрессированных лошадей. Восторгу ломокненцев не было предела, цирк давал представления четыре дня в неделю на протяжении почти двух месяцев.

Саше за это время удалось всего пять раз сходить на представления, всё же для большой семьи было довольно накладно покупать билеты чаще. Девочка мечтала о том, что вырастет, разбогатеет, станет купчихой первой гильдии, и будет ходить в такой цирк каждый день, и может быть, не по одному разу.

Но время шло, пришла пора первых влюбленностей, и манящий образ Италии померк, растворился, затерся об окружающую действительность уездного города, о привычные, тысячи раз виденные улицы и дома, тысячи раз слышанные выкрики торговцев на Нижней площади, скрип телег и ржанье лошадей, запах свежего хлеба и выпечки, близкой реки. И даже кремль, по преданию построенный итальянцами, становился лишь частью обыденного, уютного и серого.

* * *

У Франческо Демарко, уже два года путешествующего по миру, защемило сердце. Стоя перед ломокненским кремлем, ему казалось, что он вернулся домой в северную Италию, и путешествует не по холодной далекой стране, а находится перед городскими стенами Монтаньяны. Но в декабре месяце много не настоишься на морозе, и наваждение быстро прошло. К тому же время странствий и лишений научило Франческо, что никогда не стоит расслабляться, и что в первую очередь дело, а уж потом все остальное.

Уже вполне освоив русский язык, хоть и говоря, конечно, с так смешившим местных жителей акцентом, Демарко расспросил, как ему пройти в Ломокненское полицейское управление. Там молодой итальянец был крайне удивлен тем обстоятельством, как дешевы в городе взятки в сравнении с московскими тарифами и тому, как быстро могут делаться дела. Уже через час он шел по улицам города, вооружившись предписанием ломокненского полицейского пристава Якова Клокова. Оно гласило:

«Итальянскому подданному Франческо Демарко мною сего числа выдано свидетельство в том, что разрешается ему в городе Ломокне на Молочной площади на время Святочной недели поставить шкапчик, из коего птички вынимают пакетики со стихами и фотографическими карточками».

Наступили Святки. В течение недели проходил сумасшедший итальянский карнавал — так казалось Франческо. Проносились тройки лошадей, вино лилось рекой, согревал горячий сбитень, тут и там слышались выкрики балаганщиков, зазывавших народ. Основное веселье проходило, конечно, на Нижней площади, а не там, куда определили Демарко — на Молочную, еще одну торговую площадь, но гораздо меньшую по размерам. Как только начались праздничные дни, итальянец сразу сообразил, почему ему так «повезло» с небольшой взяткой и быстрым получением разрешения. Но грех было жаловаться, и обосновавшись на Молочной площади, он все равно был в центре внимания публики.

Птички Демарко привлекали народ. Еще бы — сам Франческо стоял, нарядившись в утепленный костюм арлекина и валенки, «шкапчик» в разложенном виде оказался выше человеческого роста, дрессированные кенары за звонкую монету доставали из него предсказания. Кому-то доставалась фотография Москвы, Рима или Берлина — это означало, что вскоре ему предстоит туда отправиться.

Кто-то получал предсказание в стихах: строчки из известных поэтов, которые можно было толковать по своему усмотрению, или же за отдельную плату этим занимался сам итальянец. Так, строки «мой дядя самых честных правил…» превращались в предсказание близкой болезни у родственников, а «умножайте шум и радость, пойте песни в добрый час» — в скорое радостное событие.

Про каждый город у Демарко тоже была своя присказка или примета: фотокарточка Астрахани, например, означала торговые дела с иностранцами (если клиент походил на богатого купца) или то, что человек натерпится страху, ведь название «Астрахань» происходит от слова «страх» (так он сказал мне, потратившему на предсказание свои копейки). Ну а что означал, скажем, Верхнеудинск, сами догадайтесь в меру своей благовоспитанности.

Народ покатывался со смеху, кенары получали награду за усердную работу, денежки копились в карманах Демарко, предсказательный шкапчик радовал итальянским пейзажем, и Саша Заморова также решилась испытать судьбу. Под вечер подружки потащили ее на Молочную площадь, прознав про дрессированных итальянских птичек. Она сразу приглянулась Демарко и он взял с нее плату в два раза меньше тарифа.

Хитро ей подмигнув, арлекин запустил канарейку в шкапчик, но та дольше обычного не показывался, так что пришлось постучать по ящику и отпустить по этому поводу шутку, что, мол, ищет истинную судьбу. Кенар вернулся, держа в клюве фотокарточку.

— «Алессандрия», — прочитала Саша по слогам написанное латиницей слово.

Франческо, уже в клюве птицы узнавший фото родного города, остолбенел, и смог «предсказать» только то, что барышня будет много путешествовать. Это фото было подарено ему матушкой, когда она давала свое последнее благословение в дорогу. Фотокарточка всегда лежала у Демарко за пазухой, ближе к сердцу, и согревала его в русскую зиму. Как она могла оказаться в шкапчике с другими фотографиями, он совершенно не понимал. По инерции предсказав судьбу еще нескольким гулякам, Франческо понял, что не может думать ни о чем, кроме барышни и фотокарточки итальянской родины.

Быстро свернув свою предсказательскую деятельность, он откатил шкапчик, оставив его на сохранение у торговца сбитнем, с которым уже успел свести близкое знакомство. И побежал догонять молодую барышню с фотографией его родного города. Пытался спрашивать про нее у гуляющей публики, но только усложнял себе поиски: каждый норовил увидеть от него представление, ведь шутовской костюм он так и позабыл снять. Несколько часов прошло в бесплодных поисках, к тому же то и дело мысли возвращались к шкапчику, утерянной выгоде и голодным, поди, кенарам.

А Саша тоже была ошарашена внезапной встречей с уже померкшей в ее глазах