Шокированная, я таращусь в экран. Мои руки и спина покрылись гусиной кожей. Лицо освещено синим от экрана компьютера – вижу свое отражение в окне.

Статья сочувствующая и страстная, и написана хорошо. Но внутри меня тихий голос говорит: я соврала. И я продолжаю врать. Я оставила его в луже, пока сама теряла время, пока решала, что делать. Может ли одна ложь, которая дополняет основную историю отвратительным образом, ослабить мою защиту? Я не знаю и никогда не узнаю. Не знаю, как это трактуется законом, и не могу спросить Сару.

Закрываю ноутбук, и мое лицо погружается в темноту, полностью исчезая из окна.

Потом мне звонит Сара.

– На следующей неделе я встречаюсь с Сэдиком, – говорит она. – Я возьму у него показания.

– Хорошо.

Молчание

Январь проходит, и я едва это замечаю. В новостях постоянно говорят о погоде – сколько было снега, насколько устойчивы морозы. Даже Рубен иногда пытается обсудить со мной эту самую банальную из тем, но я не могу говорить с ним даже об этом. Не могу вспомнить, когда последний раз смотрела ему в глаза. Я плохо сплю и совсем не сплю рядом с ним. Лежу без сна большинство ночей, слушая вой сирен, ожидая звонка в дверь, вздрагивая от вибрации телефона, лежащего на прикроватном столике. Снова и снова переживая случившееся: как я его толкнула, как потом ушла. Представляю, как это виделось ему. О чем он мог думать, пока просто бежал позади меня. Каково это – чувствовать, что заканчивается жизнь здесь, в Маленькой Венеции, в то время как твой убийца стоит в паре метров, даже не пытаясь помочь.

На дворе снежный февральский день, и Эд подробно рассказывает мне о планах расширения своего дома. «Мы не можем просто взять и перестроить чердак из-за этой бюрократии, ну ты знаешь…»

Повязку на руке я больше не ношу, но рука до конца не восстановилась. Наверное, надо было сразу идти к врачу.

Перестаю слушать Эда, когда появляется Аиша. Она возникает как раз в тот момент, когда я, игнорируя болтовню босса, думаю о том, насколько сильно хотела бы ее увидеть.

Она выглядит по-другому. Или, может быть, она изменилась только у меня в голове. Стала еще красивее, чем я запомнила. Этот широкий, гладкий лоб.

– Простите, что так задержала, – говорит она, показывая на стопку книг, которую держит. – Это те самые, которые я… Черт, это было месяц назад. Я почти решила не возвращать их, так стыдно было, что нарушила срок. Но потом подумала: «Нет, Аиша, отнеси их обратно!»

На обеих ее руках розовые с золотом браслеты. Они звенят, когда Аиша поднимает обе руки, чтобы остановить Биляля, карабкающегося по ступенькам.

– Ох да, простите, даже не поздоровалась. Добрый день.

Запрокидывает голову, глядя на меня и, видимо, вспоминая про Уилфа. Ту самую ложь.

– Привет, – здороваюсь я в ответ.

Биляль стал выше и стройнее, повзрослев всего лишь за несколько недель, и он машет мне. Хотя его руки пухленькие и с ямочками, это уже руки ребенка постарше.

– Во сколько оценивается моя вина? – спрашивает она, взмахнув книгами.

– Да ни во сколько, – бормочу я. Как вообще можно оштрафовать ее?

Она с Билялем идет в конец автобуса, и я, как луна в притяжении Земли, следую за ними. Бессильна остановиться.

В автобусе работает обогреватель, и Аиша останавливается рядом с ним. Она такая худая, и, наверное, мерзнет. Но я думаю только о том, как мне повезло: никто не услышит наш разговор – гул обогревателя поглотит наши слова. Я могу спросить ее… обо всем.

Биляль садится на пол и вытаскивает книгу Джулии Дональдсен с нижней полки, разворачивает ее, как бабочку на своих коленях.

– Бил, – говорит Аиша мягко, а затем на месте поворачивается ко мне, так что ее правая и левая ступни оказываются перепутанными.

– Как у вас дела? – спрашиваю я.

– Измотана всеми этими родительскими штуками… А как ваш брат?

Пожимаю плечами, стараясь не выглядеть глупо.

– Он будет в порядке. Он уже в порядке, ему лучше.

– Хотела бы я, чтобы и мне стало лучше.

– Понимаю.

– Все такие злые, – добавляет Аиша. – И это не помогает.

– Кто злой? – уточняю я резко.

– Всем все равно, представляете? – Она моргает, а затем, кажется, слышит мой вопрос с задержкой в несколько секунд и отвечает: – В интернете. Люди на форумах. И во всяких организации. Они думают, что возможно, полиция не расследует это дело как следует из-за того, что мой брат был мусульманином. У нас была небольшая акция протеста, снаружи мечети, но пришло всего восемь человек. – На ее лице появляется горькая улыбка.

– А что сейчас делает полиция? – спрашиваю я странно участливым тоном, как будто бы я не заинтересованная сторона. Скорее как тетушка или дружелюбный семейный врач. Даже не как сочувствующий библиотекарь. Я хочу быть уверенной, что у Биляля все хорошо и что она сама в порядке. И конечно, мне отчаянно хочется знать, что меня не подозревают.

Смотрю вниз, на Биляля. Эта его новая худоба – возрастное или что-то еще? Он водит пальцем по верхушкам книг, поправляя их так, чтобы все корешки стояли на одном уровне. Меня захлестнула ностальгия от воспоминаний, как я в пять, десять, пятнадцать лет сама ходила в библиотеку. Уилф направлялся в секцию научной фантастики, а я к полкам с романтическими историями и книгами из серии «Клуб нянек». Потом мы встречались у выхода из автобуса, со стопками книг в руках, и радостно несли их домой. Мы почему-то никогда не брали с собой сумки. Читали по книге в неделю, передавая друг другу особенно интересные. Мой брат жив, и я могу позвонить ему хоть сейчас. Смотрю на Аишу и представляю, как бы я чувствовала себя на ее месте.

– Каким был ваш брат? – мягко спрашиваю я, и за вопросом скрывается сложная смесь любопытства, желания искупления и грусти.

Она достает из кошелька фото, где они с Имраном вдвоем.

Это селфи, камеру держал Имран. Точно так же, как и Сэдик за двадцать минут до самой большой ошибки в моей жизни.

Чувствую, что подглядываю за чужой жизнью, но не могу остановиться. Рассматриваю его худое, улыбающееся лицо с высокими скулами и белоснежной ровной и широкой улыбкой. Он выглядит, как если бы был звездой футбола в Америке.

– Имран, – говорю я, водя пальцем по фото.

Если бы она только знала, если бы знала, кто сейчас стоит напротив нее.

– Да. У нас с ним куча фото, но эта моя самая любимая.

– Расскажите мне о нем.

– Он не был совершенством, – говорит она удивительную вещь. – Вы же знаете, что как только кого-то убьют, – она удивительно спокойно произносит это слово, – то все только и говорят, что этот человек был яркой звездочкой или что-то в этом роде. Так вот, он не был. У него была социальная тревожность. Он ходил на вечеринки и все такое прочее, но потом возвращался домой и рассказывал все, чего он там наговорил… надеясь на мою поддержку. Грузил меня по полной программе.