Съемки проходили на Урале, и, конечно, актриса Рогова,занятая в главной роли, никак не могла приехать к своей четырехлетней дочке вподмосковный Детский сад.

К семи годам, к первому классу, Ника была настолькосамостоятельна, что совсем не мешала родителям, не требовала внимания. Самамогла сходить в магазин, приготовить простую еду – пельмени или макароны. Потомна всю жизнь у нее осталось отвращение к пельменям и макаронам, к вареномутесту.

Если родители не были в ссоре, в доме каждый вечерсобирались гости и сидели на кухне до утра. Нику никто не гнал спать. Онасадилась в уголок и слушала взрослые разговоры. Папа читал стихи. Коротенькиепростые, не больше трех четверостиший. И потом в прокуренном воздухе теснойкухни шелестело таинственное слово «гениально!». Пели песни под гитару. Папиныглаза блестели, если песня была на его стихи. Ника засыпала сидя. Обычно кто-тоиз гостей замечал это раньше, чем родители. Чужие руки относили ее в кровать,укладывали, гладили по голове. Мама с папой продолжали сидеть на кухне.

Когда папе не писалось, он целыми днями лежал на диване втрусах и байковых тапочках. Блюдечко на тумбе у дивана полнилось вонючимиокурками. К папе нельзя было подходить. Он сразу начинал кричать, и получалось,будто ты виновата, что ему сейчас не пишется. В кухне выстраивалась батареяпустых бутылок.

Иногда вместе со своей школьной подругой Зинулей РезниковойНика собирала бутылки в авоську и шла к ларьку «Прием стеклотары». Навырученные три или даже пять рублей можно было пойти в кафе-мороженое. А еслинакопить побольше, то имело смысл съездить на троллейбусе в Дом игрушки наКутузовский проспект. Там продавались немецкие куклы с моющимися волосами, снабором одежды и посуды.

Периоды семейного мира становились все короче, а ссорызатягивались, иногда на неделю, иногда на месяц. Родители не разговаривали другс другом, гостей не приглашали, уходили сами, каждый в свою сторону.

Между тем счастливые шестидесятые сгорели без следа. Самасобой настала другая эпоха, в которую никак не вписывались прежние живыесимволы. Серей Елагин стал все чаще обнаруживать прорехи в своей сверкающейславе. Его забывали. Не выходя из одного творческого кризиса, он погружался вследующий. Не мог написать ни строчки, и в этом были виноваты все: жена, дочь,друзья, эпоха, дождь и солнце, зима и лето.

Викторию Рогову все реже приглашали сниматься. Смениласьмода на женский типаж. Лицо Виктории было лицом шестидесятых. А на дворе стоялсемьдесят четвертый год. Вернее, холодный, метельный январь семьдесят пятого.

Ника проснулась среди ночи оттого, что громко шарахнулавходная дверь. Ничего особенного. Родители опять поссорились и кто-то из нихушел. Ника подвинула стул к окошку, чтобы высунуть голову в форточку ипосмотреть, кто сейчас выйдет из подъезда, мама или папа. С четвертого этажабыло отлично видно, как вышла мама в распахнутом пальто, без шапки. Вышла исела в маленький белый «Москвич» своего нового друга, дяди Володи Болдина.

«Москвич» уехал. Ника юркнула в постель. Она вроде быпривыкла к родительским ссорам, но все равно заплакала. И сама не заметила, какуснула, зарывшись лицом во влажную от слез подушку.

Сквозь сон ей слышался странный грохот.

В семь часов прозвенел будильник. Ника открыла глаза, надобыло вставать и собираться в школу. На цыпочках, чтобы не разбудить папу, онавышла из своей комнаты, прошмыгнула в ванную, умылась, почистила зубы. Дверь вкомнату родителей была приоткрыта. Там горел свет. Настольная лампа. «Неужели папаработает?» – с удивлением подумала Ника и заглянула.

На полу валялась перевернутая табуретка и желтые в белыйгорошек осколки люстры. Довольно высоко над полом Ника увидела босые ноги.

Мускулистые волосатые ноги. Черные сатиновые трусы. Белаямайка. Большой синий шар размером с человеческую голову, с круглыми, как шары,глазами и темными кудрявыми волосами. Слипшаяся, закрученная спиралью прядьупала на лоб. Глаза смотрели прямо на Нику. Распухшее лицо, вываленный языкБелая бельевая веревка, привязанная к крюку от люстры. Слишком тонкая, чтобывыдержать вес такого большого мужчины. Тонкая, но прочная. Выдержала…

Ника стояла несколько минут как парализованная. И, толькозаметив крупное светло-коричневое родимое пятно на левой руке висящего мужчины,такое знакомое с раннего детства, похожее по форме на кленовый лист, онастрашно закричала.

На какое-то время самоубийство Сергея Елагина стало моднойтемой. В Доме литераторов и в Доме кино прошли вечера памяти. Образ погибшегокиносценариста и поэта вдохновил малоизвестного барда на цикл надрывных песен,в которых Елагин представал рубахой-парнем, разухабистым Серегой, и проводиласьнастойчивая параллель с тезкой-самоубийцей, с Сергеем Есениным.

Когда стали разбирать архивы, оказалось, что законченныхстихов едва ли наберется на тонкую книжицу. Законченных сценариев всего три, ифильмы по ним давно сняты. А больше нет ничего. Черновики, наброски, обрывкичетверостиший, планы так и не написанных сценариев, каракули на блокнотныхстраничках, самолетики, чертики с рожками.

Говорили, что, конечно, виновата Виктория. Он был гений, аона всего лишь смазливая пошленькая мещаночка. Она никогда его не понимала.Говорили, что виновата эпоха, душная, застойная, неудобная для гения.

На похоронах мамин друг дядя Володя Болдин крепко держалНику за плечи.

Потом ей еще долго снились босые ноги высоко над полом,лицо, похожее на сплошной раздутый синяк, вылезшие из орбит мертвые глаза исветло-коричневая родинка на руке в форме кленового листочка.

Память об отце существовала отдельно от этой кошмарнойкартины. Отец глядел с нескольких фотографий, взятых в рамки и развешенных постенам. Одна из них, очень большая, была украшена черным бантом. Под ней наполочке стояла черная роза в стакане. Роза высохла, лепестки скорчились,покрылись пылью.

Сороковой день после смерти совпал с днем рождения СергеяЕлагина. Квартира была набита людьми. Дверь не закрывалась, гости приходили,уходили, целая толпа курила на лестничной площадке. На кухне распоряжаласьбабушка Серафима, папина мать, строгая, прямая, моложавая, с жестким умнымлицом. Ника редко видела ее и побаивалась. Бабушкой называть не решалась, звалас раннего детства Симочкой Петровной, так же, как мама.

После смерти Сергея Елагина из уст в уста долго ещепередавали легенду о том, что его мать встретила трагическое известие словами:«Это вполне в его духе. Этого следовало ожидать».

– Где у вас шумовка? Открой еще банку майонеза. Ну что тызастыла? Шевелись, – обращалась она к Нике, которая помогала ей на кухне. – Нукто так держит консервный нож? Ладно, неси это блюдо на стол. Осторожней.