Церемония инаугурации проходила в самом солидном зданиигорода Синедольска, в концертном зале Ноябрьский", рассчитанном на тысячумест. Задник сцены украшала малиново-желтая мозаика, композиция из колосьев,серпов и знамен с кистями. После официальной клятвы, произнесенной медленно,глуховато, с прикрытыми глазами и откинутой назад головой, Григорий ПетровичРусов едва заметно надул щеки, тяжело сглотнул, двинув крупным, как кочерыжка,кадыком.

Прямая трансляция шла по местному и по Российскомутелевидению. Одна из телекамер нечаянно взяла его лицо слишком крупно, и стализаметны расширенные поры, неприятно блеснули капельки пота на лбу, бросились вглаза свинцовый после нескольких бессонных ночей оттенок кожи, припухлыепокрасневшие веки. Видно, не слишком помогла сибирская парная. Григорий Петровичвыглядел плохо, и до сих пор оставалась заметной шишка на лбу.

Камера тут же отпрянула, словно обжегшись, и заскользила позалу. В первом ряду, между упругим лысым толстячком банкиром и седовласымкрасавцем в военной форме с генеральскими погонами, сидела жена новоиспеченногогубернатора. Вероника Сергеевна. Телекамера с удовольствием, даже с облегчениемзадержалась на ее лице.

Лицо Вероники Сергеевны было спокойно, как всегда. Большиеясные светло-карие глаза глянули в объектив холодно и грустно. Тонкая белаярука вспорхнула, машинально поправляя шпильку в тяжелом узле на затылке.

На сцену взошел митрополит, дородный, медлительный, хмурый,с пегой густой бородой. Широкие седые брови брезгливо сдвинулись, когда влажныегубы губернатора коснулись его руки. Русов поклялся перед Богом работать нещадя себя, на благо народа бороться за процветание доверенного ему края,огромного, как две Швейцарии, и нищего, как десять воюющих африканскихпровинций.

Пухлая толстопалая кисть губернатора легла на позолоченныйпереплет Священного писания.

– Клянусь… – глухо повторил Гриша Русов.

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь, – митрополитразмашисто осенил крестным знамением склоненную круглую, как у племенногобычка, голову крепкий подбритый затылок, тут же про себя, не разжимая губ,горячо прошептал: «Прости меня. Господи…», и, сохраняя солидность, подобающуювысокому сану, покинул сцену.

Грянули первые аккорды нового гимна России. Тактичнопогромыхивая стульями, зал встал. Григорий Петрович быстро облизнул губы.

Здоровенный ломоть Сибири, утыканный мертвыми буровыми вышками,заросший тайгой, кособокими дикими деревнями, спецзонами, уголовными пьянымипоселками, панельными черно-белыми городами, хранящий в своих холодных недрахнефть, золото, всякие ценные цветные металлы и стратегическое сырье, населенныйусталыми, несытыми, жестоко обманутыми, но все еще доверчивыми людьми, теперьпринадлежит ему безраздельно.

Григорий Петрович прищуренными острыми глазами резанул позалу. Гимн затих. Несколько секунд тишины, а затем, вкрадчиво зашуршавотдельными хлопками в задних рядах, нарастая к середине зала, тяжело вспухлаволна аплодисментов. Хлопали лично Грише.

Все эти чиновники, хитрые дядьки, надменные тетки, пузатыеважные бандюги, отцы города, паханы, хозяева крупных банков, директораразоренных заводов и бастующих шахт, нефтяные и угольные короли аплодировалисвоему удобному, надежному избраннику. Приветствовали законного наследникакраевого престола. Некоторые улыбались.

В первом ряду светилось большеглазое бледное яйцо Ники. Рукиее рассеянно теребили застежку маленькой сумочки. Она стояла, как все, но ниразу не сдвинула свои узкие ладони. Подбородок приподнят, худые плечи отведенычуть назад.

Он видел, как мягко пульсирует голубая жилка на ее высокойшее, как подрагивает от ветра, поднятого бурными аплодисментами, легкая русаяпрядь у виска. Он попытался поймать ее ускользающий, тающий в софитовом светевзгляд и не сумел.

Ника глядела в объектив телекамеры. Оператор опять, судовольствием, взял ее лицо крупным планом.

Неподалеку от здания концертного зала, в пустом темномпереулке, стоял у обочины старый облезлый «Запорожец». За рулем сидел худой сутулыйчеловек. Перед ним был экран крошечного переносного телевизора «Юность»,работавшего от батареек. Антенна никуда не годилась, черно-белое изображениерасплывалось и прыгало. Человек глядел не отрываясь в дрожащий, как ртуть,экран, прямо в глаза Веронике Сергеевне.

– Вы напрасно не хлопаете своему супругу, госпожагубернаторша, – пробормотал он, – вы похудели и выглядите усталой. Простите,что испортил вам праздник. Вместо того чтобы радоваться блестящей победенежного супруга, вы, мадам, плакали сегодня. Этого никто не видел. И правильно.Плакать лучше наедине с собой. Мир жесток, никого не разжалобишь. Вы плакали,закрывшись в ванной, расчесывая массажной щеткой волосы, подкрашивая губыконтурным карандашиком, скользя пуховкой по щекам, вы запудривали соленыетонкие дорожки, а слезы все бежали. Хорошо, что вы не красите ресницы, ведьсамая водостойкая тушь, не выдержала бы таких слез. Вы собирались на егопраздник. На его последний праздник, уверяю вас Последний. Сейчас вы смотрите вкамеру, прямо мне в глаза, и думаете, как же вам дальше жить. Впрочем, вы ужеприняли решение. Через двадцать минут вы незаметно ускользнете с торжества,сядете в мою машину и я, случайный водитель дрянного «Запорожца», повезу вас,госпожу губернаторшу, в аэропорт. Вы уже приняли решение, хотя сами не желаетесебе признаться в этом. Вы не терпите тупиков, вы упрямо ищете выход даже там,где одни лишь глухие стены. Но в такие тупики, мадам, вы еще никогда незабредали.

Трансляция прервалась. Запрыгали кадры рекламы ударили в ушигнусные фальшивые голоса. Человек в «Запорожце» выключил телевизор, взглянул начасы.

– Ну, в общем, уже пора, – пробормотал он, – где же нашаптичка? А, вот и она. Надо же, какая точность!

В конце переулка показалась маленькая тонкая фигурка вшироком мешкообразном свитере, с рюкзачком за плечами. Водитель «Запорожца»убрал телевизор под сиденье, накрыл куском ветоши.

– Вы уже здесь? – спросила Зина Резникова, усаживаясь вмашину.

– Как договаривались, – ответил водитель, – подруга ваша неопоздает?

– Нет. Она человек точный.

* * *

Виновник торжества оглядел банкетный зал. Зеленели бутылкишампанского в запотевших серебряных ведерках, лоснились горки паюсной икры вобрамлении тонких салатных листьев, бледно-розовые молочные поросята наовальных блюдах тревожно вздергивали майонезные пятачки, словно собиралисьповыть по-собачьи на хрустальный свет люстры. Приглашенные деловиторассаживались, звякали приборы.

Губернатор рассеянно кивал, улыбался; не слыша собственногоголоса, отвечал на вопросы. Когда гости наконец заняли положенные по чинамместа, повисла долгая выжидательная пауза. Всем до единого в огромном залебросилось в глаза, что почетное место во главе стола, рядом с губернаторскимкреслом, пусто. Только сам господин Русов, казалось, не заметил отсутствиясвоей молчаливой, всегда спокойной красавицы жены.