Она никогда не пыталась выставлять и продавать свои картины.Могла отдать какой-нибудь маленький шедевр за бесценок. Коли просили подарить –дарила. Как только картина была закончена, она переставала интересовать автора.Однажды Зинуля на глазах у Ники взялась чистить воблу, расстелив прелестныйакварельный натюрморт.

– С ума сошла? – закричала Ника, выхватывая картину,осторожно стряхивая с нее рыбные очистки.

– А это что? – захлопала глазами Зинуля. – Это я когданарисовала?

– Два дня назад. Всего два дня назад. Ты потратила на этотнатюрморт больше суток. Он получился отлично. Посмотри, совершенно живой лимонна блюдце и эта треснутая чашка…

– Не выдумывай. Я не могла больше суток малевать такуюдрянь, – Зинуля весело рассмеялась. – Слушай, а как же вобла? Пиво выдыхается.Дай хотя бы газетку.

Если бы к ее таланту немного здравого смысла, трудолюбия итщеславия, она могла бы стать известной художницей. Но в жизни не существуетникаких «если бы». Зина Резникова стала тем, кем хотела стать, и ничего иногоне дано.

Они дружили с первого класса. Это давно уже была не дружба,а совсем родственные отношения. Однако настал момент, когда обе почувствовали,что разговаривать, в общем, не о чем. Нике было больно смотреть, как сгорает вбездарном огне богемных ночных посиделок, тонет в пустом многозначительномтрепе, в портвейне и водке не только талант, но молодость, здоровье, обаяние еелюбимой школьной подруги. А вскоре подвернулся подходящий формальный повод,чтобы никогда больше не встречаться.

Зинуля попросила у нее взаймы три тысячи рублей. Восемь летназад это была довольно солидная сумма. Почти как тысяча долларов сегодня. Никаточно знала – не вернет. Но деньги дала. Они были не последние у Ники. А вотподруга была последняя и единственная. Ника отлично понимала, Зинуле будетстыдно, она исчезнет. Зинуля в глубине души тоже это чувствовала и все-такиденьги попросила. Можно было ограничиться более скромной суммой, как этослучалось раньше. За двести-триста рублей Ника просто покупала какую-нибудьЗинулину картинку, когда видела, что у подруги совсем плохи дела, нет зимнихсапог, например, или совершенно пустой холодильник. Сапоги, конечно, так и непокупались, холодильник оставался пустым. Зинуля обладала удивительным свойством:какая бы сумма ни оказывалась в ее кармане, через день-другой не оставалось нигроша.

Давая Зинуле три тысячи, Ника знала, что тем самымвычеркивает единственную подругу из своей жизни. Так оно и вышло. Зинуля жилана окраине, без телефона, связь у них была односторонняя. Зинуля не звонила.Можно было разыскать ее через родителей, она в то время еще часто навещала их.Но Ника не пыталась, опасаясь глупых торопливых оправданий, детского вранья,неизбежного взаимного напряжения в разговоре.

– Никогда не давай в долг близким друзьям, если не уверена,что вернут, – говорила Нике ее мудрая рассудительная бабушка Симочка Петровна,– не увидишь больше ни денег, ни человека. Ты, конечно, долг простишь, нодолжнику будет совестно смотреть тебе в глаза. Люди не прощают тех, перед кемвиноваты.

Радиоголос сообщил, что самолет идет на посадку, Ника сильновздрогнула, опомнилась, словно проснулась после глубокого наркоза.

Побег с инаугурации, полет в Москву раньше, чемпланировалось, – это всего лишь глубокий наркоз. Никиты больше нет, ипродолжать жить так, словно ничего не случилось, действовать по намеченномуразумному плану: сначала отсидеть на всех положенных торжествах, посвященныхинаугурации, потом слетать в Москву на один день, постоять на кладбище, иоттуда сразу в аэропорт, чтобы успеть на очередной банкет – это невозможно.

Ника ни секунды не верила, что ее муж каким-то образом можетбыть причастен к смерти Никиты. Она не собиралась ничего выяснять ирасследовать. Ей просто надо было срочно что-то предпринять, побыть одной. ВМоскве, в пустой квартире, без посторонних глаз и ушей, она, возможно, сумеетпросто выплакать проклятую, невыносимую боль. А дальше видно будет.

Ей только не пришло в голову, что пока все ее действиявполне согласуются с гнусной клеветой, содержащейся в анонимном письме. Онасбежала от мужа в один из самых торжественных моментов его жизни, она летит вМоскву, как было сказано в письме. И вовсе не под наркозом.

Что-то неприятно щекотало ей висок. Взгляд. Слишкомвнимательный, можно сказать, наглый. Интересно, каким образом по воздухупередается это ощущение чужого взгляда? Как ее объяснить, щекотку чужихбиотоков?

Она повернула голову. На нее смотрел из полумрака соседнегоряда страшно худой, какой-то весь острый, угластый мужик лет пятидесяти.Совершенно лысая голова, не бритая, а именно лысая. В таком возрасте это можетбыть результатом химио – и радиотерапии. «Онкология, – механически отметила просебя Ника, – залеченная опухоль. Долго вряд ли протянет. Не жилец».

Лысый отвел взгляд. В его движениях была нервозная резкость,словно он очень спешил, даже когда просто сидел в самолете. Внезапно возниклостранное чувство, что где-то когда-то она уже видела этот профиль.

Иван Павлович Егоров прикрыл глаза и откинулся я спинкукресла. Надо расслабиться хотя бы на несколько минут. Это необходимо, иначе совсемне останется сил. Он думал о том, как приятно быть чистым, без толстого слоягрима на лице, без парика на голове.

Перед посадкой он умылся в грязном аэропортовском сортире.Какой-то лощеный сопляк стоял рядом у зеркала и наблюдал, как немолодой мужчинасмывает с лица грим, выразительно хмыкал и тихонько напевал себе под нос:«Голубой я, голубой, никто не водится со мной». Егорову захотелось вмазатькулаком по насмешливой юной морде, но он, разумеется, сдержался.

Хорошо, что на этот раз можно было ограничиться толькогримом, не пришлось напяливать на себя вонючие бомжовские тряпки. Вонь – делосерьезное. Бомж не может пахнуть одеколоном и туалетным мылом.

«Где же я вычитал это? Ну конечно, у нашего общего знакомогоНикиты Ракитина, то есть у знаменитого писателя Виктора Годунова. В одном изего романов умная героиня распознает маскарад именно по запаху. Вы, ВероникаСергеевна, не глупее. И я не зря купил у настоящего нищего за бутылку водки еговонючую телогрейку. Вы ведь заметили мою симуляцию с поджатыми ногами. Впредь ябуду еще осторожней».

Самолет шел на посадку. В Москве была глубокая ночь.

В Москве была ясная, теплая и удивительно тихая ночь.Дежурный районного отделения милиции мог по пальцам перечесть такие вот райскиеночи. Отделение находилось на одной из самых неприятных московских окраин, вВыхине. Пролетарский район, панельные пятиэтажки. Население бедное, пьющее,скандальное. Дебоши, драки, шальная поножовщина, мелкие кражи и прочийкриминальный мусор.

В центре, в богатых районах, тоже редко выпадают на долюдежурных спокойные ночи. Однако там специфика другая. Там на каждом шагу шикарныебанки, казино, рестораны, круглосуточные торговые центры, и происшествия совсемдругие: аккуратные, профессиональные «заказухи», разборки со стрельбой, событиявсе серьезные, значительные и по-своему красивые подозреваемые и потерпевшиелюди в основном солидные, состоятельные.