– Какую, Жанна Сергеевна?

– Я в город еду, поэтому «Кайенн» может отдохнуть. Пускай она от мини-«Купера» ключи возьмет.

– Хорошо, Жанна Сергеевна.

Из шуб она выбрала стриженую норку от «Фенди» по пояс, чтобы не мешала авто вести. На ноги надела скромненькие сапожки от «Джимми Шу» на трехсантиметровом каблучке.

– До свидания, Жанна Сергеевна, – поклонилась Нинка.

– С обедом меня не жди, в городе поем. В какое время мы с Максом ужинать будем – я тебе ближе к вечеру позвоню. Пока!

…Выехав на своем мини-«Купере» из ворот охраняемого двора, Жанна Сергеевна совершенно не обратила внимания на грязно-белый рыдван «Форд Транзит», поджидавший ее на углу Малой Бронной и Патриарших. Едва она проехала мимо и повернула на Бронную, фургон мягко тронулся и потихоньку отправился вслед за ней.

Надо было действовать сейчас и срочно. Пока Ойленбург в Москве. Пока она еще не вернулась в свой особняк за городом. Там ее достать будет сложнее.

Но для того чтобы взять Ойленбург, надо сначала освободить место в Гостинице. Кай не колебался, кого выписать – конечно, Бахареву. Она уже отработанный материал. Мария свою роль сыграла. А к Митрофановой он даже не приступал. Она, можно сказать, еще нетронутая. И с ней Кай, конечно, будет поаккуратнее. Не станет никуда спешить. Распорядится ею так, чтобы ее надолго хватило.

А с Бахаревой пора кончать.

Он проводил Ойленбург до расположенного в Палашевском переулке турагентства. Когда модельная красавица зашла внутрь, он подошел к ее «мини-куперу», наклонился и, сделав вид, словно шнурок завязывает, прикрепил ко дну машины маячок на липучке. Никто из немногочисленных прохожих – закутанных в шарфы, бегущих по своим делам – ничего не заметил. Он вернулся в фургон и проверил аппаратуру. Техника работала. Сигнал от маячка на днище машины, принадлежащей Ойленбург, оказался ясным и мощным. Слава Интернету, благодаря которому можно заказать любое оборудование, шпионское в том числе. А Ойленбург – это не скромная библиотекарша Митрофанова и не студентка Бахарева. С ней ему понадобится серьезная подготовка. Слава богу, муж ее, сволочь Максим, для женушки своей охраны не нанял. Прекраснодушная свинья! Впрочем, Каю же от этого лучше.

Но сейчас главное – освободить место в Гостинице. Не выключая приемник сигнала, он вывернул на Тверскую. Интересно: после утренней погони получили гаишники ориентировку на белый «Форд Транзит»? Вряд ли. Пока Полуянов доберется до ментовки (если вообще туда соберется), пока ему поверят, пока чухнутся… Но все равно – от машины надо поскорей избавляться. Хорошо бы успеть ее использовать для того, чтобы вывезти из Гостиницы Бахареву. А потом можно совершенно спокойно заселить на ее место Ойленбург.

Абсолютно благополучно Кай проехал мимо милицейских постов у строящихся заново «Националя» и гостиницы «Москва». Миновал Манежную площадь, поднялся к Лубянке и нырнул в Лубянскую улицу, как всегда запруженную машинами. Никакого внимания на него не обратил и «гаец», всегда дежуривший у светофора около бывшего Сорокового гастронома и зданий ФСБ. А аппаратура прекрасно показывала сигнал от маячка на днище авто Ойленбург. Машина по-прежнему стояла без движения – криво, по-женски припаркованная возле турбюро.

Кай не думал о том, что ему придется сейчас совершить. Во всяком случае, эмоционально его предстоящее событие никак не трогало. Не случайно Базальт придумал ему такую кликуху: Кай. Да, он Кай. Человек со льдом вместо сердца. Только лед в его нутре такой породы, что ничто и никто, ни один человек со своими ужимками не в силах его растопить…

«Итак, о чем это я?.. Ах да, о предстоящем убийстве Бахаревой… Какими все-таки разными бывают в человеческом мире убийства!.. Человек может принести другому сородичу смерть как наказание, или как возмездие, или как воздаяние… А может – как избавление… Вот и сейчас конечная точка моего пути – смерть. Но для Бахаревой кончина будет уже (к сожалению) благодеянием, высвобождением… Однако в то же время необходимо, чтобы для отца, Романа Ивановича, ее гибель стала последней каплей в отмщении. Чтобы он больше никогда уже не смог забыть смерть любимой его девочки…»

А Кай неожиданно вспомнил свое самое первое убийство. Оно, первое, и помнилось ярче всех. Оно и было – что там греха таить – самым человечным, самым оправданным. Оно стало результатом поединка двух хищников, в котором он неожиданно победил. Точнее, не так: он перед началом схватки считался овцой, против которой выступал лев, окруженный сворой шакалов. Гибель Кая – если не физическая, то полнейшая моральная – казалась всем предопределенной. Та статья, которую Каю инкриминировали, предполагала, что его опустят – тут же, еще в изоляторе временного содержания. И весь дальнейший срок ему суждено будет мотать безмолвным, всеми презираемым животным: спать под шконкой, вылизывать миски, сидеть у параши… И он предполагал, что сегодня-завтра его возьмут, и был готов к тюрьме, причем не только внутренне…

…Кая ввели в камеру. Впервые в жизни. Без очков. Без шнурков. Без пояса. Камера ударила в нос смрадом: пота, мочи, кала, спермы. Он непроизвольно поднес руки ко рту, словно желая в ужасе зажать и рот, и нос, и изо всех сил закашлялся.

Казалось, никто из старожилов камеры сперва не заметил его появления, и это дало ему возможность быстро сориентироваться: кто здесь – бугор, где фраерки, где парашники. Судя по статье УК, по которой его обвиняли, ему было уготовано существовать среди последних.

Один из опущенных, самый грязный, дернулся к нему с вопросом. Невинным вопросом:

– Закурить есть?

– Для тебя – нет, – твердо отвечал Кай, предчувствуя, что для него наступает тот самый «последний и решительный бой».

Ответ и по форме, и по сути был чрезвычайно резким для новичка. Гиены возбудились:

– Ты че сказал?

– Ты че, борзеешь?

– Борзеешь, падла?

Они произнесли эти слова на три голоса – не успевал затихнуть один, тут же вступал другой, словно речевка была хорошо отрепетирована в процессе множества представлений. Бугор (как он определил его) лениво, по-львиному, открыл, любопытствуя, глаз на своей нижней койке.

– Пошли вы в жопу, козлы, – намеренно резко отвечал новичок. Ему было что терять: и честь, и жизнь.

И тогда он ударил левой рукой снизу вверху по горлу – одного и, одновременно, правой в переносицу – второго. Уроки ушу, которые он брал у Китайца помимо общих для всех занятий по сценодвижению, спасли ему жизнь.

Оставался еще третий шакал, но он опешил и отступил на полшага назад. Сцена разыгрывалась совсем не по привычному для него сценарию. Бугор привстал на своей койке. Путь к нему был открыт. И тогда Кай вытащил изо рта иглу и успел нанести восемь (как насчитали потом) ударов в его глаза и горло. Бугор (оказавшийся Яремкиным Павлом Васильевичем) скончался, так и не придя в сознание.