Возьмем наш институт. Физтех, к счастью, сохранился. У нас две с половиной тысячи людей работают, из них – 1.100 научных сотрудников, из них – 200 докторов наук, 70 кандидатов, 15 членов академии. В институте своя собственная образовательная система, мы имеем физико-технический лицей, который создали в 1987 году, как только я стал директором…

В. К. Все это, я уверен, благодаря вашим усилиям.

Ж. А. У нас базовый факультет Политехнического института, базовая кафедра Электротехнического института. Сейчас, уже четвертый год, я борюсь за создание на базе Физтеха академического университета. В нем должны быть только магистратура и аспирантура, и он должен быть небольшим, но где мы, выполняя общие требования Минобразования, вели бы подготовку специалистов ультравысокого класса в наиболее актуальных направлениях современной физики и технологии. Мы можем готовить их иначе, нежели это диктуется обычными стандартами.

Но! Сегодня что-либо пробить, что-либо сделать – необычайно сложно. Такой бюрократии у нас не было никогда. И основная сила этой бюрократии направлена на то, как бы найти в каком-нибудь постановлении или законе зацепку, чтобы не делать. При этом доходит просто и до анекдотических ситуаций!

В Госдуме мною было проведено на этот год финансирование нашего университета, который учрежден постановлением президиума Академии наук. Однако Минфин прекратил финансирование.

В. К. И почему же?

Ж. А. Оказывается, не тот порядок учреждения. Письмо за подписью зам. министра Голиковой пошло в Академию наук. Но при этом сотрудница Минфина, готовившая его, не очень-то разобралась – Физтех, университет. И письмо прибыло с такой формулировкой: «Сообщить о прекращении финансирования из федерального бюджета Физико-технического института имени А. Ф. Иоффе – впредь до принятия решения о его создании в установленном порядке».

В. К. И смех и грех! Ничего не скажешь: бюрократия достигла апогея.

Ж. А. Туг я уж не удержался и написал в ответ как вице-президент академии: «Сообщаю вам, что решение о создании Физико-технического института имени АФ. Иоффе принял Наркомпрос РСФСР 23 сентября 1918 года». А затем рассказал коротко о пути и делах института, заметив в заключение, что наука, образование и технологии «вовсе не развиваются в установленном порядке, а менять его в лучшую сторону вы нам постоянно мешаете».

Так что сделать сегодня что-либо действительно очень и очень тяжело. Но все равно – надо делать, надо биться, надо драться! И главное, повторю еще раз, – это возрождение наукоемких отраслей промышленности. Потому что иначе мы будем отброшены на обочину всего цивилизационного процесса.

В. К. Нас туда уже изрядно потеснили. Так ведь?

Ж. А Мировая цивилизация – это прежде всего результаты научного прогресса, и вклад в нее российской, советской науки огромен. Мы только что провели в Петербурге (я чаще говорю – в Ленинграде) встречу нобелевских лауреатов. Это был настоящий праздник! Нам, физикам, интересно было слушать физиологов, физиологам – химиков, всем нам вместе – слушать экономистов. И все, кто приехал, хотели бы приехать к нам снова.

Но сегодня я – единственный нобелевский лауреат, который остался в России. Умерли Басов и Прохоров. Мысленно я выстраиваю ряд наших ученых, которые, на мой взгляд, вполне достойны этой награды. Однако же, когда я мысленно называю их фамилии, когда думаю об их работах и о тех, за которые сам получил Нобелевскую премию, сразу отмечаю: ведь это всё работы советского периода!

В. К. Показательно, Жорес Иванович.

Ж. А. Причем все они были выполнены тогда, когда нам было 30–35 лет. Я хорошо знаю, что делается в нашей физике сегодня, и не могу назвать таких имен за последние 10–15 лет…

В. К. Вот очень важный вопрос – о молодежи. Как вы смотрите на нее нынче? Что о ней думаете?

Ж. А. Молодежь – в конечном счете самое главное. И наш лицей, базовые факультеты и то, что я бьюсь за наш университет и добьюсь все-таки, что он будет иметь государственный статус, – это всё продиктовано мыслями о будущем молодежи.

Падение качества населения произошло не только в нашей стране. Оно произошло за последние годы и в Соединенных Штатах. Дело в том, что советский образ жизни, советская идеология в лучшем смысле оказывали огромное благотворное влияние на весь мир.

В. К. Совершенно согласен с вами! Это был, может быть, не всегда ощутимый, но мощный стимул.

Ж. А. И очень много появлялось хорошего в США, потому что хотели показать, что и они тоже… А для развития науки в Соединенных Штатах величайшую роль сыграл 1957 год – запуск нашего первого спутника. Оказалось тогда достаточно умным американское правительство, чтобы развивать не только ракетную технику, космическую технику. Они поняли, что этот рывок Советского Союза – свидетельство успехов науки и образования в целом! И что им нужно прежде всего развивать и менять в лучшую сторону всю систему образования. Точно так же в свое время, хотя и совершенно по другой причине, когда американцы взорвали атомную бомбу в Хиросиме, Сталин понял, что это – не просто оружие огромной разрушительной силы, а элемент в мировой политике. И мудрость состояла в том, что был не просто возобновлен начатый еще во время войны наш атомный проект, стали не только развивать ядерную физику, ядерные технологии, но было принято специальное постановление, в соответствии с которым начали бурно развиваться все естественно-научные и научно-технические направления. И на новый уровень было поднято образование! Именно тогда у нас возникли и Московский инженерно-физический, и Московский физико-технический институты, и масса новых факультетов в Ленинградском электротехническом и в Ленинградском политехническом…

В. К. А какая в то время была тяга к образованию!

Ж. А. Я первый курс института после войны окончил в Минске. Мы сидели в аудиториях в пальто, в шубах, потому что помещения не отапливались, иногда над нами не было даже крыши, поскольку была только коробка. Но мы учились – и интерес к науке был огромным! Наука для самых широких слоев населения, для крестьянских и рабочих детей была той сферой, куда должно идти и куда стремились пойти.

В. К. В том числе и это, согласитесь, помогло тогда так быстро поднять страну из послевоенной разрухи, а затем – до космических высот. Но что сегодня?

Ж. А. Сегодня все упования – на рынок. Я вообще-то не противник рыночной экономики, но вот вопрос, как ее понимать. Когда в свое время после проекта Шаталина и Явлинского «500 дней» Николай Иванович Рыжков предложил свой проект, где речь шла об элементах рыночной экономики, появился ядовитый такой фельетон: некая ярая экономистка-рыночница иронизировала, что нельзя, дескать, быть немножко беременной.

Но ведь если посмотреть на те страны, которые эти же люди нам ставили в пример, то там – сочетание рынка и планирования, рынка и государственного управления, то есть действительно элементы рыночной экономики. А если бы весь мир посадить на те принципы, которые внедрили у нас наши «чикагские мальчики», то мир жил бы сейчас совсем в другую эпоху. И, знаете, не было бы очень большого числа тех выдающихся научных достижений, которые сегодня в мире имеются.