Уверен, мысленно заготовил он к моему приходу не только тему, почему и отклонил все иные, более второстепенные, но даже продумал какие-то формулировки. Но не остановился, продолжал и продолжал продумывать, доведя и мозг свой, и весь ослабленный болезнями организм до такой максимальной степени возможного и даже, казалось, невозможного напряжения, что мне в какой-то миг стало страшно: вдруг не выдержит так невероятно туго натянутая струна.

Он произносил фразу и тут же «зачеркивал» ее. Произносил новый вариант и, поколебавшись, тоже отменял. Переспрашивал, что получилось у меня после записывания, сосредоточенно думал, выбирая после невидимой внутренней борьбы с самим собой иную редакцию предложения или какое-то другое слово, ища наиболее точное, наиболее верное.

И так три часа, с 14 до 17. По ходу советовал мне, что поля при писании всегда надо оставлять как можно просторнее – для вставок и переделок. А то вдруг, когда я встревал с неуместным переспросом, нервно вздергивался и пугал раздраженной угрозой:

«Сейчас порву все к чертовой матери!» – после чего я инстинктивно начинал гладить его иссохшую руку, и он постепенно успокаивался, затихал, словно обиженный ребенок. Но вскоре снова входил в неистовство, падал полегчавшим до невесомости телом на кровать, в отчаянии тер руками голову: «Память, память, слова уходят!» И слезы выступали на глазах – от досады, что не дается мысленная высота, которую сам себе поставил.

Хотя, что касается памяти, я был поражен, сколько цифр он держит в голове. Называя их, правда, всякий раз оговаривался: «Уточните у Дрязгова». И по памяти же называл телефоны.

Все это, думается, читатели должны знать, чтобы представить меру взыскательности и ответственности подлинно большого писателя за обращенное к ним слово.

Боже мой! Да разве так работают многие именующие себя писателями? Испытывают ли хоть иногда укоры совести за небрежность свою, поверхностность, за распутное суесловие?

Юрий Бондарев сказал мне о Леонове: «Учитель ведет разговор с вечностью».

Прочтите же завещательное слово того, кто умел слышать голос вечности и провидеть сквозь время.

* * *

– Прошлое, пережитое нами, должно стать надежным уроком на будущее. Тут почти столетний урок. Прошлое так кроваво, так трудно. Оно свидетельствует, до какой степени однобоко и неосторожно увлекались мы материально-социальным, считая его основой, без заглядки в ближайшее завтра. В этой связи моя новая книга заслуживает, вероятно, большего внимания, чем предыдущие.

Все утопии, социальные в том числе, были нацелены на достижение однозначного материального благополучия, которое представлялось нам базой счастья человеческого. И не задавались раздумьем, хватит ли всей жилплощади земного шара для размещения оных, счастливых-то.

Эта тесная жилплощадь становится воистину нашей коммунальной квартирой, гиблая обстановка которой сотрясается неутолимыми ненавистью и враждой к соседу за фанерной перегородкой. Мы на шестой части суши, еще вчера единый материк, разбиваемся, мельчаем, хлопочем выделить себе свой собственный уголок, хоть чулан, отдельную коечку с непременным учреждением положенных державам ведомств – от дипломатического и военного до таможенного.

Столь печальное зрелище не может не насторожить и благополучную Европу, потому что происходящее грозит зверской мировой междоусобицей. Слишком много симптомов накопилось, заставляющих, не откладывая на послезавтра, обсудить на диктатурно-мировом уровне и устранить безумно расточительные, порочные, перед самим Богом греховные, прежде всего – сугубо амбициозные (памятуя судьбу Гамсахурдиа) претензии бессмысленной нацгордыни, чтобы успеть задержаться человечеству на таком крутом спуске в неизвестность.

Наша нынешняя ситуация должна стать поучительной для еще благоденствующих пока отдельных народов, ибо целостная, мнимо блистательная, но в действительности бесконечно хрупкая сегодняшняя духовно-материальная цивилизация чересчур напоминает Валтасаров пир. И три зловещих непонятных слова, которые предсказали в свое время гибель: мене, текел, упарсин! (Речь идет о библейском мифе. Царь Вавилона Валтасар во время осады города устроил пир. Захмелев, он приказал принести все золотые и серебряные сосуды, вывезенные из Иерусалимского храма. Тогда на стене появились три таинственных слова. Они предсказали гибель Валтасара и Вавилонского царства. – Прим. В. К.)

Уже пламенеет это роковое предупреждение в нашем обжитом сообществе, остерегая от грядущей, надвигающейся катастрофы.

Научный прогноз обещает к 20-м годам предстоящего века рост населения Земли до 9,3 миллиарда человек, к 40-м годам – до 13 с половиной миллиардов. А в 2200 году, если демографический процесс будет продолжаться так, как он идет сейчас, на планете нашей ожидается 260 миллиардов человек – это примерно плотность населения сегодняшней Москвы по всей земной поверхности! Что может быть опаснее, нежели взаимная озлобленность и взрывчатая вражда между ними?

Примечательно: мудрейший Запад, хранитель ценностей, в начале нынешнего века был уже озабочен предчувствием своей старости, беспокоился приближением заката (вспомните книгу Шпенглера «Закат Европы»), но он лишь теперь пытается объединиться на пороге будущего. Решает перестроиться в единое множество, чтобы сохраниться и омолодиться, повысить свою жизнеспособность и прочность в преддверии неизбежных перемен. Невольно думаю, как мы пойдем и какими придем к этим переменам.

К сожалению, многое из того, что хотелось мне сказать в новой моей книге, осталось невысказанным. Малособлазнительную возможную модель страны обрисовать устрашился. Надеюсь, книга эта будет воспринята лишь как прижизненное литературное наследство.

* * *

Вот такие мысли считал он самыми насущными, перед кончиной своей из последних сил обращаясь ко всем нам.

Знаю, многие по разным причинам восприняли это обращение год назад скептически. Что ж, видно, и в самом деле нет пророков в отечестве своем. А надо бы еще раз вчитаться. И вдуматься.

Он сам потом сказал мне, что настоящее наваждение его – это апокалипсическая тема конца света. Можно ли образумить и удержать человечество на гибельном спуске, по которому оно стремительно мчится с зажмуренными глазами? В том-то, по-моему, и был трагизм леоновского мироощущения последних лет, что он кричал, а его не слышали. Это, наверное, как ощущение человека, который один видит языки уже занявшегося пожара и зовет тушить, но, поглощенные бытовой и политической суетой, другие от него только отмахиваются.

Нет, он все-таки был не один. Говорил мне о конференции ООН 1992 года в Рио-де-Жанейро, сделавшей вывод, что если характер развития нашей цивилизации не будет кардинально изменен, то ее ожидает гибель. Видел я у него и книжку с материалами научного семинара, проведенного в 1993 году в Москве по инициативе группы ученых во главе с академиком Валентином Афанасьевичем Коптюгом и ЦИК Компартии Российской Федерации. Здесь тоже бьет колокол тревоги. И вполне закономерна опора ученых на авторитет Леонида Леонова, чьи слова вынесены во введение к сборнику: