– Он забирает дары, когда убивает, – прохрипел Генри.

Это было большое, хоть и не сулящее ничего хорошего открытие, но Эдвард только рукой махнул – и тут же сморщился, схватившись за локоть.

– До тебя только сейчас дошло? Я, когда услышал песню, сразу вспомнил надписи на могилах. Чудовище украло голос у девушки по имени Герда, умение незаметно подкрадываться – у охотника Сайласа, немеряную силу – у парня по имени Бьорн. А некий Джон умел лечить самого себя, – хмуро сказал Эдвард. – Раньше люди с таким даром делали всякую опасную работу – чистили крыши, лезли в глубокие каменоломни. Если бы Зверь убил тебя, он бы присвоил твой дар разрушения. А если бы наоборот? Я читал, что разрушитель забирает силу тех, кого убивает. В общем, я решил, что пора вмешаться, и…

Он хотел продолжить, но скривился и крепче сжал локоть. Рукав уже пропитался насквозь – Генри только сейчас понял, что мерный стук, который он слышит с тех пор, как пришел в себя, производят капли крови Эдварда, падающие на камни. Генри бы на его месте перетянул рану до того, как начинать разговор, но, кажется, Эдвард знал о потере крови не больше, чем о спасении захлебнувшихся.

Генри с трудом поднялся с земли – никогда еще острые камни не казались ему такими удобными – и кое-как стащил с Эдварда мундир. К счастью, во дворце носили одежду трехсотлетней давности, так что мокрый от крови рукав оторвался от рубашки легко. Эту полосу ткани Генри крепко затянул над раной. Эдвард охнул.

– Еще хуже, – проскрипел он.

– Так и надо. Через полчаса снимешь.

Пару минут они сидели и молча смотрели на черную воду, лениво текущую мимо.

– Этот огонь… Он вроде как отдельно от тебя, да? – неожиданно спросил Эдвард. – Я думал, разрушители сами любят убивать и просто используют для этого дар, когда хотят. Но все не так, верно? Ты на Зверя с таким лицом бросился, что я тебя испугался больше, чем его. И вдруг понял: ты и огонь – не одно и то же.

Генри медленно кивнул. То, что Эдвард подумал об этом, тронуло его до глубины души. Агата, Сван и Джетт принимали его таким, как есть, но Генри уже начал понимать, как устроено общество людей. Его друзья были в чем-то такими же изгоями, как он сам. Эдвард был образцом всего, о чем мечтают жители этой земли: богатства, знатности, правильности. И то, что Эдвард сделал хотя бы попытку понять его, словно переворачивало в недрах королевства какие-то глубинные пласты земли.

– Рыцари из нас получились хуже некуда, – грубо сказал Генри, чтобы не показать, как он расчувствовался. – Надо возвращаться во дворец. Ты ранен, мне нельзя злиться, а про цветок памяти тварь наверняка соврала – откуда ему здесь взяться? Но если ты еще хочешь тут умереть, оставайся. Только жгут развяжи, тогда кровотечение тебя к рассвету как раз прикончит.

Эдвард, конечно, тут же встал. Генри был более чем уверен, что он так убедительно рыдал не только чтобы обмануть чудовище, но и потому, что его глупые мечты о красивой смерти натолкнулись на реальность: когда твоя жизнь в опасности, ты будешь сражаться за нее до последнего вздоха.

В таком темном и диком месте дорогу можно было отыскать только по звездам – они к этому времени как раз проступили из небесной черноты. Генри изучил их расположение, как карту, нашел запад и побрел туда, по пути прихватив с земли сияющую ветку. Громкий кашель, с которым он выплевывал остатки воды, оповестил бы о его приближении всех местных хищников, но, кажется, их тут не было. В этих скалах не шуршали ящерицы и насекомые, не блестели глазами ночные грызуны. Нагромождения камня казались безжизненными. Когда со всех сторон раздался щебет, Генри едва не подскочил. Вокруг них закружилась целая стая птиц: все те же воробьи и синицы, которым совсем не место в горах.

– Спасибо, что не дали ему заманить нас еще дальше, – сказал он, когда понял, что птицы даже не пытаются его клюнуть.

После трех дней в компании Снежка разговор с животными уже не казался ему чем-то из ряда вон выходящим.

– Они нас куда-то зовут, – выдохнул Эдвард.

Птицы и правда отлетели подальше, вернулись и снова отлетели в сторону. Их было так много, что они постоянно наталкивались друг на друга и поднимали еще больший гвалт, видимо, ругая соседей за неуклюжий полет. Ущелья были узкими, неудобными для птиц, – наверное, у них имелась веская причина, чтобы толкаться здесь, а не спать или поедать вкусных червяков в каком-нибудь более гостеприимном месте. Если бы не эта галдящая стая, Зверь одним ударом убил бы их с Эдвардом – слабых, отупевших, завороженных пением. Поэтому Генри без возражений отклонился от своего курса на запад и пошел туда, куда вел крикливый хор.

За ближайшую четверть часа Генри увидел больше видов камня, чем за всю жизнь: ярко-красные, прозрачные, синие с белыми разводами, зеленые с черными прожилками. В свете ветки они блестели так, что Эдвард то и дело восхищенно цокал языком.

– До потери Сердца в Разноцветных скалах добывали все ценные виды камня, но для этого нужны хорошие инструменты и храбрые люди – тут бывают обвалы, – сказал Эдвард, и Генри решил, что если у него хватает сил делиться историческими сведениями, то свою рану он точно переживет.

Сам он думал только о том, когда же закончится эта прогулка и можно будет лечь, – и поэтому не сразу заметил, что птицы начали кружить на одном месте. На вид этот скальный разлом ничем не отличался от остальных. А потом Генри догадался посмотреть вниз и от неожиданности чуть не выронил ветку.

На земле лежала бледная девушка с кудрявыми волосами. Генри сначала решил, что это одна из жертв чудовища, но никаких ран вроде не было, а прижав пальцы к ее шее, он нащупал пульс. Вряд ли девушка прилегла поспать среди скал, и Генри мог бы еще долго ломать голову над тем, что же с ней случилось, – но тут Эдвард опустился на колени и стряхнул с ее платья какие-то осколки, а потом, отыскав самый крупный, поднес его ближе к сияющей ветке. Это было изогнутый стеклянный лепесток с тонким, похожим на паутину узором.

– Значит, у Зверя все-таки есть сокровища. Волшебные творения предков, – прошептал Эдвард и бережно положил осколок в карман. – Это цветок смертного сна, видишь, у лепестков голубоватый оттенок? Предки его использовали, когда человек сильно ранен и страдает от боли: он засыпал и поправлялся во сне. Достаточно разбить цветок о грудь человека, там, где сердце, и все. Несколько осколков проникнут в кровь и растворятся.

– А чтобы разбудить ее, нужен какой-нибудь цветок пробуждения? – мрачно спросил Генри, без всякого результата похлопывая девушку по щекам.

– Не знаю, про это ничего не было сказано. В книге говорилось, что цветы были трех видов: голубой цветок сна, красный цветок памяти, желтый цветок забвения.

Птицы галдели так громко, что Генри задумался: раз даже злобные чудовища разговаривают, почему бы не спросить у птиц?

– Вы случайно не знаете, как ее привести в себя?

Если птицы и ответили, Генри их не понял. Он уже думал, что придется тащить девушку во дворец, хотя они и сами еле на ногах стоят, – но тут Эдвард решительно хлопнул себя по колену.