– А сколько вам лет, Вероника Антоновна? – осторожно спросила Люба, вытряхивая в траву последние капли из стаканчика.

– Девяносто недавно исполнилось.

– Что вы говорите?!

– Вы хотите сказать, столько не живут?

– Нет, что вы… Я не это хотела…

– Ладно, не извиняйтесь. Я и сама не знаю, как меня угораздило. Все хотелось заглянуть за этот рубеж – что там, когда за девяносто перевалит? Хотя чего там было узнавать? Молодости в качестве поощрительного приза за любопытство все равно не дали! Да, я такая… Везде в жизни задерживаюсь, и с кончиной тоже. И сыночка поздно родила, в сорок два года. Раньше после сорока и не рожали, а я вот умудрилась.

– Значит, Адаму сейчас сорок восемь? Или сорок девять? – задумчиво спросила Любочка.

– Ишь как лихо посчитала, молодец! – подняла на нее глаза Вероника Антоновна. – Все-таки подозреваю я тебя, милая, не обессудь! Имеешь виды на моего сына, признавайся?

– Да я не то хотела сказать, – снова досадливо смутилась Любочка, отведя глаза в сторону. – Я не к тому вообще… Я хотела сказать, что вы очень хорошо сохранились для своих лет.

– Да, соображаю еще, слава богу, в овощ не превратилась. Это сыночку спасибо надо сказать, он меня как-то обозначает во времени и пространстве. Без него я не выплыву.

– В смысле – обозначает? То есть говорит вам, какой сегодня день, какое число?

– Нет, милочка. Что – число… Он своим присутствием меня обозначает. Да тебе не понять… Вот она скорее поймет, чем ты, – ткнула старуха сухим пальцем в сторону Юли.

– Это почему же? – с легкой обидой в голосе спросила Люба.

– А потому, что она крепче на земле ногами стоит. Помалкивает, а думку свою тайную думает. Такая никогда ничего не выболтает и душу за здорово живешь не распахнет первому встречному. Я в молодости тоже была, как она. Все внутри себя держала. Таких и мужики больше любят. Да и она своего не упустит, если его нутром почует! Не обижайся, милая, просто каждому свой путь предназначен.

– Да я не обижаюсь, что вы!

– Ну вот и хорошо… И не обижайся.

Люба вздохнула грустно, а Юля вдруг почувствовала, как ей ужасно приятна старухина похвала. А еще она не знала, как на нее реагировать, и потому выпила остатки вина залпом. Вероника Антоновна тоже поднесла к губам стаканчик, сделала осторожный глоток. Шея ее заходила ходуном, зашевелилась морщинами-складками. Потом она снова заговорила, глядя куда-то вдаль, и было такое чувство, что рассуждает сама с собой:

– Да, без сына я сразу из времени выскользну, да и из жизни тоже… Он ведь давно со мной рядом находится, сам приучил к такому счастью. Я и не претендовала, так само получилось. Просто он по молодости женился неудачно. Угодил в большую любовь, как в кучу… – Она не договорила, и так понятно было, что имела в виду.

– Ой… А разве это плохо – жениться по любви, Вероника Антоновна? – удивленно спросила Любочка.

– Нет, милая, не плохо. Если по обоюдной любви – очень даже хорошо. А если один любит, а другой дурака валяет… Адам очень свою жену любил. Ах, как он ее любил!.. Она ж красавица была, глаз не оторвать. Я все время удивлялась – чего она его выбрала, если не любила, могла бы лучше себе в материальном смысле партию составить. А потом вообще выяснилось, что она ему изменяет. Основательно изменяет, давно в другой постели валандается, с первого года семейной жизни. Случайно выяснилось…

Старуха замолчала, снова потянулась губами к стаканчику. Сделав глоток, вздохнула длинно, прикрыв глаза черепашьими веками и будто исчезла, ушла туда, в болезненное воспоминание.

– И что? – робко переспросила Люба.

Юля глянула на нее сердито, дернула за рукав – перестань, мол, неловко уже за твое любопытство.

– Что, что! Ничего! – продолжила Вероника Антоновна. – Стала она у Адама в ногах валяться, повизгивать да прощения просить. Хитрая была. Мол, совсем не люблю того, другого… Странно, правда? Тоже, нашла оправдание! Если не любишь – зачем тогда мужу изменяешь? Какой смысл? Нет, я в его семейную жизнь не вмешивалась, конечно. Ни слова не сказала, ни одного комментария себе не позволила. Хотя и без того мне про эту дурочку все ясно было – не виновата она ни в чем. И не в измене дело. Просто не любила она никого, ни Адама, ни любовника своего. Вообще не умела любить, не дано было. Так, не жила, а развлекалась, тешила на мужиках свое самолюбие. Адам, видно, тоже это понял, не смог с ней жить, хоть и любил. С кровью от себя отрывал… Собрал вещи, ко мне жить ушел, этой дуре квартиру оставил, машину тоже… Все, все оставил. Видела я, как он мучается, да что могла сделать? Просто рядом быть. Да, подпортила ему бабенка жизнь. Вот же преступление без наказания, правда? А сынок мой больше и не женился, не мог никого полюбить. Так, были подружки… То одна, то другая… И довольно славные встречались. А та дурища сразу после развода в новое замужество подалась! Говорят, и новому мужу сразу изменять начала! Да только он все терпел, не разводился. Такой уж путь выбрал – если, мол, любишь, все терпи. А мой Адам не смог… Любил страшно, но не смог. Может, и зря не смог?..

– Нет, не зря, не зря… – тихо прокомментировала Любочка, смахнув со щеки набежавшую сентиментальную слезу.

Юля глянула на Любочку, поморщилась недовольно. И вообще, неприятно было, что старуха сейчас про сыновнюю жизнь так отчаянно разоткровенничалась. Но не оборвешь же ее замечанием.

– Да, трагедия, что говорить! – продолжила тем временем Вероника Антоновна. – Вот и получается, что я около себя его не держала, он сам… А теперь уж я привыкла, теперь поздно, я и сама теперь страшно боюсь каких-то перемен. Не хватит у меня мудрости его к кому-то отпустить – теперь. Материнская мудрость – она ж тоже свой ресурс имеет, который к старости совсем истончается, и это уже не материнская мудрость, а сплошной эгоизм в чистом виде. Нет, не отпущу от себя, на его руках и помру… Я ведь уже на последнем этапе старости, скоро мой срок придет. Вот тогда пусть что хочет, то и делает! А пока… Ладно, везите меня домой, устала я что-то. А бутылку суньте в пакет и обратно под листья спрячьте, там же, под пеньком.

Отвезли Веронику Антоновну, распрощались довольно сухо. Вернее, Вероника Антоновна простилась сухо, просто махнув ладонью – идите, мол… Наверное, неловко ей было после своих откровений. Кто они были, по сути? Чужие люди.

Обратно шли по дороге молча, каждая думала о своем. Вдруг Юля неожиданно для себя спросила:

– Люб… А ты хотела бы дожить до таких лет?

– Не знаю… – пожала плечами Люба, глядя себе под ноги. – Я тоже сейчас об этом думаю… Знаешь, я и так сижу обузой на шее у дочки, а она замуж собралась. И я не смогла сдержаться, устроила ей истерику – как я без тебя, мол, одна буду! А сейчас я жалею, что так себя вела. Нет, пусть лучше наши дети будут от нас свободны.

– А мой сын тоже жениться собрался. И я тоже восстала, как идиотка последняя… Но ведь не нам решать, у кого какой срок ухода, правда? Человек предполагает, а бог располагает! Не ляжешь ведь, не умрешь по собственному желанию! – сказала Юля.