она в Западной Вирджинии. Он пытался пренебрегать своим ужасающим даром ясновидения и забыть, где она находится, но не мог и был вынужден ехать на юг, чтобы удостовериться, и приходил в ужас от своей правоты. Он видел ее лицо в толпе на бульваре Сансет, он входил в хозяйственный магазин в Сент-Луисе в тот момент, когда она выходила из закусочной напротив, он стоял на углу чикагской трущобы и видел, как она появляется из жилого дома в следующем квартале. После каждого такого эпизода он возвращался на север еще более опустошенным, напуганным, выгоревшим.

В последний раз Микаэла видела его вечером, по возвращении из США. В тот день она лишилась работы. Шесть лет после ухода из школы она жила приятной двойной жизнью: пять дней в неделю работала в магазине одежды, а по выходным ходила по безумно опасным канатам, натянутым через переулки в старом городе. Но управляющий уволил ее после полудня за то, что в торговом зале она заговорила на нежелательном языке, довел до двери и на улице пожал руку.

– Удачи, – сказал он лучезарно, словно она была нищенкой, которой он всучил четвертак, а не выгнал с работы. – Надеюсь, у тебя все будет хорошо.

– Надеюсь, ты сдохнешь, – мило ответила Микаэла.

Она отвернулась от его огорошенной физиономии и беззвучно шевелящегося рта и побрела по улице в прохладном сентябрьском свете, заложив руки в карманы и внутренне содрогаясь, и магазин мгновенно отошел на задний план; в голове не укладывалось, что она еще утром пришла сюда на работу. Уму было непостижимо, что она так долго вела такой заурядный образ жизни, в отцовском доме, почти на окраине Вестмаунта и зарабатывала на жизнь складыванием одежды. Прохожие разговаривали и смеялись, и листва еще не опала. Воздух светился. Маленькая девочка играла на скрипке на углу Сен-Катрин и Макгилл; она была не старше десяти и воплощала совершенное умиротворение. Микаэла постояла, глядя на ее лицо, но ничего не могла расслышать, потому что переживания заглушали мелодию. Мимо протопала ватага туристов, болтая по-английски, и только потом она заметила, что остальные говорят по-французски. Ее осенило, что редко когда она была так одинока или настолько несовместима с окружающим миром, или так чужда ему. Она посидела в парке и пришла домой после полуночи слегка навеселе. Газет на крыльце не оказалось. Они служили тайным знаком. За те недели, что отец был в командировке, она их не убирала, и если они исчезали, значит, он вернулся, и она знала, чего ждать, когда откроет дверь, – отец ужинал в гостиной. Он поднял глаза и мимолетно улыбнулся, когда она вошла и села на стул напротив него, чтобы посмотреть, как он ест.

– Куда ты ездил на этот раз?

Он сглотнул и отпил воды, прежде чем ответить.

– В Чикаго, – ответил он.

– Чикаго.

– Да. – Он проглотил еще одну ложку супа и заел хлебом. – Я отслеживал одну ориентировку.

– Ты выслеживал Лилию.

Повисла неловкая пауза, за время которой он доел хлеб, запил водой и поставил стакан на стол, возможно, чуть резче, чем нужно.

– Ну, – запнулся он, – полагаю, можно и так сказать. Да. Я расспрашивал одну девушку, которая ее знала.

– Как ее зовут?

– Эрика.

– Какая она из себя?

Он замялся.

– Печальная, – ответил он. – Как твой день прошел?

– Я потеряла работу.

– В магазине одежды? Какая жалость. Тебя сократили? Упали продажи?

– Выгнали, вообще-то. Я поздоровалась с ребенком в торговом зале, а его мамаша пожаловалась управляющему.

– С какой стати ей жаловаться управляющему? Непонятно.

– Очень даже понятно, – возразила Микаэла. – Я поздоровалась по-английски.

– А-а, – протянул он.

– Она приняла это слишком близко к сердцу.

– Фанатики. – Кристофер покачал головой. – Просто выкинь их из головы.

Что сказал управляющий? – Он поймал себя на том, что на его памяти этот разговор самый существенный с тех пор, как его дочери исполнилось девять или десять, а может, за всю ее жизнь, и он постарался выглядеть озабоченным.

– Он сожалел. Сказал, что мамаша пригрозила вызвать языковую комиссию, что со мной уже такое было, и ему не по карману штрафы языковой полиции, он надеется, что мне понятно, но…

– Что «но»?

– Мне непонятно. Это уму непостижимо. Мне там нравилось.

– Ну, я тоже считаю, что так нельзя поступать. Но, может, есть шанс вернуться через неделю или две, когда он угомонится. Как вы расстались?

– Я пожелала ему сдохнуть, – призналась Микаэла.

Он, кажется, не расслышал. В ее взгляде было что-то напоминающее ему бывшую жену. Он помакал ломтик хлеба в суп и съел, не глядя на нее.

– Послушай, – сказал он, – у меня тоже есть новости. Я продаю дом. Завтра придет оценщик.

– Что? Почему?

– Мне нужны деньги, – ответил Кристофер, – откровенно говоря.

– У тебя же есть работа.

– Есть. Фотографировать людей, сидя в машине, главным образом. Но мне нужно уехать, поэтому я на время ухожу с работы.

– У тебя есть сбережения? – спросила она.

– Были.

– А где мы будем жить?

– Ну, я буду в разъездах, а ты подыщешь себе место. Поживешь самостоятельно где-нибудь ближе к центру?

– Но я только что осталась без работы.

На это ему нечего было ответить.

– Под разъездами ты имеешь в виду слежку за Лилией? – продолжила она.

– Да. Дело не закрыто.

– А как же аванс? Ты говорил, что всегда выплачивают аванс, когда занимаешься слежкой.

– Он давно потрачен. Контракт истек.

– Я чего-то не понимаю, – сказала она.

Он на мгновение поднял глаза, затем уперся взглядом в суп. Она заставляла его чувствовать себя неловко. Он протянул левую руку и раздраженно пробежал пальцами по гладкой рукояти своей трости, прислоненной к стене.

– Чего именно? – Он приподнял стакан с водой на несколько дюймов, передумал и снова поставил на стол, поправив салфетку на коленях.

– Почему ты все еще выслеживаешь ее?

– Она похищенный ребенок, – сказал он. – Вот почему.

– Похищенный ребенок? Ты знаешь, сколько ей лет?

Он проглотил ложку супа и вдогонку отпил воды. Поставил стакан на стол и потом большим и двумя другими пальцами осторожно сдвинул его влево.

– Конечно, я знаю, сколько ей лет, – ответил он тихо, не отрывая глаз от стакана. – Я знаю о ней почти все.

– Она на два месяца старше меня. Ты знаешь, сколько мне лет?

Ложка супа зависла на полпути к его рту; он опустил ее в тарелку и коснулся губ кончиком салфетки.

– Ты же моя дочь, – сказал он.

– Очень странно, – тихо продолжала Микаэла, – что ты преследуешь двадцатидвухлетнюю женщину до самого Чикаго. Ее похитили давным-давно, ведь так?

– Не надо, – прошептал он.

Ему хотелось объяснить ей: запонка, найденная на полу