Впоследствии он смотрел на Клару только как на оберег, святую-покровительницу всех беглецов из придорожного кафе. Он решил прекратить странствия и остаться с ней.

31

– Ну как, нашли ее? – спросил портье.

Илай проснулся после полудня. Он не заметил, как портье зашел в лифт. Илай посмотрел на него непонимающим взглядом и вспомнил, как тот объяснял ему дорогу к клубу «Электролит» в первый вечер в городе.

– Девушку, которую искали? – продолжил портье.

– Нет. Пока нет.

– Где вы искали? – спросил портье перед самым открытием дверей в вестибюль.

– Везде, – ответил Илай.

Днем он гулял по Монреалю с картой в кармане. Он прошел много миль, то спускался в метро, то выходил из него, стараясь взглянуть на каждого – а вдруг это Лилия. Ему стоило сил ходить с поднятой головой и заглядывать в лица прохожих. Глаза слезились на морозе, а ресницы заиндевели. Он вечно моргал на зимнем свете. В старом городе он ходил по старинным узким улочкам вдоль набережной, заходя в кафе каждый раз, когда переставал чувствовать ступни. Он оставлял первые следы на девственном снегу в безлюдных парках. Околачивался в английских книжных магазинах в Вестмаунте и французских – в Майл-Энде, исходя из предположения, что Лилия могла покупать книги на обоих языках и что ей так же отчаянно хочется укрыться от холода, как ему. В центре он набрел на здание, которое, как он думал, могло бы понравиться Лилии, и он снова и снова возвращался к нему, поначалу на случай, если она захотела бы его пофотографировать, ну а потом просто потому, что здание его тронуло. Оно было старым и очень узким. Трехэтажное, с трех сторон окруженное растресканной парковкой и почти полностью превращенное в аниме-мультфильм: на восточном фасаде была изображена вопящая женщина с темно-лиловыми волосами и яростными бледно-голубыми глазами. Ее лицо захватило целую стену. На другой стороне дома белокурый мужчина с прищуром подозрительно смотрел на запад, частично заслоненный рекламным щитом с призывом проводить отпуск на Кубе. Но внимание Илая было приковано к кричащей женщине. Она вопила от гнева, догадался он, а не от страха. У него не осталось в этом сомнений, когда он изучил ее глаза. Илай не мог выдержать на холоде слишком долго, но все равно возвращался к мультяшному дому, думая, как было бы хорошо, если бы он был фотографом, стоящим на ближайших углах, разглядывая здание. Нарисованная женщина кричала над всем городом, на восток, в сторону приземистых кирпичных жилых домов в районе Сантр-Сюд, переулков, превращенных граффитистами в прекрасные мрачные фрески, разрушенных домов с винтовыми лестницами и странными башенками, бесчисленных порнокинотеатров и стрип-клубов; обращаясь к прохожим на обледенелых тротуарах, засунувшим руки в карманы, в шарфах, заиндевелых от дыхания на морозе. Она казалась ему единственным страстным созданием вокруг, и ее ярость внушала ему некую надежду.

Вечерами он приходил в гримерку к Микаэле и ложился на ковер или садился на стул у столика за ее спиной. Пока она готовилась к вечеру, он читал англоязычные газеты, изучал карту. Иногда он засыпал, распростершись на полу, пока она выступала; казалось, он впал в непрерывное переутомление. Он мог в любой момент заснуть. Ему снились кубики льда. Он вечно мерз. Как-то он проснулся, и она выключила свет в комнате. Между ними на ковре мерцала свечка, и воск оплывал в грязную тарелку. Она лежала по другую сторону свечи, все еще в облегающем виниловом облачении, прикрыв руками глаза. Комната пропахла лаком для волос и свечным дымком.

– Который час?

Она повернула голову, чтобы взглянуть на него.

– Три ночи, – сказала она. – Ты проснулся.

– Не совсем. – Его шея одеревенела. – Ты когда-нибудь тут все спалишь.

– Свеча на тарелке, Илай. Ты читал про гностиков?

Он медленно привстал, глядя на нее. Ее лицо едва виднелось в темноте.

– Да, – сказал он. – Сколько таблеток ты приняла?

– Лилия про них рассказывала.

– Про таблетки?

– Про гностиков. Она никогда с тобой про них не говорила?

– Может, однажды, – соврал он, испытывая смутную ревность. Микаэла улыбнулась.

– Они появились через семнадцать лет после смерти Иисуса Христа. Она рассказывала эти истории. «Пророки ходили по улицам Иерусалима» – ее слова, не мои…

– Не ее слова, – сказал он. – Из моей книги. Я и не знал, что она ее читала.

– Все равно, они мне нравятся. Гностики считали, что реальности нет, – сказала она. – И мне так кажется.

– Это все таблетки, – сказал он.

– Нет – жизнь, таблетки, клуб «Электролит», эта гримерка. Как может существовать такой город? Разве возможен такой холод? Я хочу сказать, любой свет меня слепит. Любой звук оглушает.

– Уже поздно, – сказал он тихо. – Ты, наверное, устала. Ложись-ка ты спать.

Ее глаза блестели.

– Ты передвигаешься по миру, как призрак, – сказала она. – Ты не находишь?

Он осознал, что речь именно о нем и что она еще больше не в себе, чем обычно, и ответил:

– Я не уверен.

– Дело в том, – сказала она, сидя прямо и прижав колени к груди, – дело в том, что я не могу спать без этих белых таблеточек. Мне казалось, я смогу обрести мир в этом городе. У меня была любимая работа… – Илай приподнялся на локте, чтобы видеть ее лицо в мерцании свечи. Ее голос был сомнамбулическим.

Она говорила всю ночь, и Илай слушал ее, время от времени засыпая на ковре, и ее голос журчал в его зыбких снах. Когда он просыпался, она еще говорила, лежа на спине, свечка утопала в лужице воска. Здесь не было окон, и естественный свет не подсказывал, ночь сейчас или утро, но ему казалось, что он проспал уже долго. Она бормотала, шептала, и он ее не понимал.

– Микаэла. – Она умолкла и повернула голову, чтобы взглянуть на него. Откуда-то тянуло холодным сквозняком, у него слипались глаза. Горло пересохло. – Который час?

Она медленно привстала в темноте и пошарила в сумочке. Спустя миг она достала сотовый, и на мгновение ее лицо осветилось синевой экрана.

– Полседьмого, – сказала она. – Нет, шесть тридцать пять. Я не спала двое суток. – Она положила телефон в сумочку и села, вытянув ноги на ковре, согнулась и смотрела на свои руки – босое привидение в полусвете.

– Снотворное есть?

Она кивнула и жестом показала на сумочку. Ему показалось, она плачет, но в темноте было не разобрать. Свеча мерцала синим пламенем в озерце расплавленного воска. Он едва различал ее лицо.

– Чего ты боишься больше всего? – вдруг спросила она, наблюдая, как он пытается справиться с крышкой флакона с защитой от детей.

– Не