Выбор за тобой. Я приму любое твое решение и буду уважать его, но я также прошу уважать и мое решение. Ответы типа: «Мы с Юлей посоветовались ирешили, что ты все-таки ненормальная» для меня уже больше неприемлемы. Желаю тебе успеха на выбранном пути. Всегда твоя дочь Таня».

Ответ на свою Книгу Боли я получила только через полгода. Отец ни словом не заикнулся о моем письме.

«Дорогая Таня. Ты, наверно, на меня до сих пор держишь обиду. Я, конечно, во многом виноват, но единственное, что могу сказать в свое оправдание: корысти, в которой ты меня упрекнула, никогда во мне не было. Ты все-таки плохо меня знаешь. Я могу выкинуть в жизни бог знает что, наделать кучу глупостей, даже оскорбить могу, но корыстным никогда (повторяю: никогда!) не был. Но давай об этом больше не будем, и предлагаю забыть все прошлые распри и начать всё как бы с чистого листа. Не было у нас никакого разговора о материальной помощи, не просил я у тебя ничего. Клянусь, никогда не повторю ничего подобного, чтобы сохранить наши отношения, которыми я всё-таки дорожу (и не подумай здесь опять о корысти). Юля передает тебе большой привет, и всё время ругает меня за несдержанность и инфантильность. Не забывай меня. Твой отец»

Теперь он предлагал мне не просто закрыть книгу, но еще и притвориться, что моя глава о Боли вообще никогда не существовала. Он по-прежнему отворачивался… Тогда я опять напомнила ему о своих потребностях:

«Здравствуй папа,Я благодарна тебе за письмо и за то, что ты хочешь сохранить наши отношения. Ты предлагаешь забыть все распри и начать все как бы с чистого листа. К сожалению, проблемы имеют такое маленькое свойство: они сами по себе не рассасываются и никуда не уходят. И поэтому я приглашаю тебя подумать о нашем будущем, обо мне и моих потребностях. Я хочу, чтобы ты решил, стоят ли наши отношения твоих усилий.

Итак, первое. Мне нужен отец, а не член Союза писателей, даже самый гениальный, или чей-то муж, даже самый распрекрасный. Я понимаю, что никто не научил тебя быть отцом, но ты можешь пересмотреть эту роль, написанную для тебя предыдущими поколениями. Знаешь, иногда, время от времени, нужно пересмотреть свои позиции и заглянуть в свой переполненный гардероб: не завалялся ли там старыйзамшелый дедушкин кафтан, вышедший из моды и поеденный молью? Веришь ли ты по-прежнему в родительскую строгость и требовательность? Веришь ли ты, что твоё писательское призвание даёт тебе право забыть о роли отца, или что оно спишет все твои грехи? Или ты всё еще веришь, что, добившись чего-то в жизни, ты с полным правом можешь смотреть на меня сверху вниз и называть “нулем и ничтожеством»? Или, может, я всё еще должна заслуживать твою любовь и уважение?

Я не хочу больше брать твоих планок – это уже для меня неприемлемо. Мне действительно хотелось бы знать, когда, наконец, закончатся все эти условия, критика и требования, и ты начнешь любить меня просто так, ни за что, а просто потому, что я – твоя дочь. Какую информацию ты мне даешь своей критикой, требовательностью и несдержанностью? Что ты мне не доверяешь? Или что я тебя в очередной раз разочаровала? Как я должна была прочитать твоё многомесячное молчание после отъезда? Что я не стою твоих усилий? Нас с тобой связывает многолетняя история, тут много контекста и подтекста, и любое сказанное слово будет пропускаться через эту историю. Так не пора ли нам изменить эту историю, а заодно и стиль коммуникации?

А теперь о доверии. Нет, не о доверии ко мне. Доверяешь ли ты самому себе, что справишься даже в том случае, когда я не оправдаю твоих высоких ожиданий, и останусь самым обыкновенным человеком? Можешь ли ты найти в себе мужество сказать: «Ну и что? Я всегда буду любить тебя, несмотря ни на что. Даже если ты вылитая копия своей матери, и даже если ты никогда ничего не достигнешь. Да тебе ничего ине нужно достигать или заслуживать, а тем более за что-то стыдиться».

Но если по каким-то причинам тебе захочется отвести от правды глаза и спрятаться, и если тебе будет так больно и неприятно, что появится импульс раскритиковать и даже унизить меня, как раньше, то знай – я уже этого не боюсь. Потому что теперь я знаю – я справлюсь! Я также знаю, что никто больше не посеет сомнения в моей обновлённой душе, и её больше не обожгут языки стыда или позора. Никто, слышишь, никто больше не имеет власти над ней.

Для меня бы очень много значило, если бы ты приложил хоть капельку усилий для того, чтобы статьмоим отцом. Для меня бы очень много значило, если бы мы могли дотянуться друг до друга, пока еще не поздно, пока еще у нас есть время. Для меня бы очень много значило, если бы ты хотя бы один раз прислал мне открытку на день рождения, и чтобы эта открытка была только для меня и только от тебя, а не приписка к письму: «Заодно поздравляем тебя с Днем рождения». Чтобы это было хорошим поводом хоть изредка сказать, что я для тебя что-то значу, что ты любишь и гордишься мною, и веришь в меня».

Ответ на этот раз пришел довольно быстро. Но, к сожалению, всё письмо было только о нём самом.

«Таня, дорогая!Я был очень обрадован твоему письму. Можешь верить или не верить, но я радовался как ребенок. Какие теперь я должен посылать тебе сигналы на уровне подсознания, если всё мое сознание пронизано радостью и благодарностью? Когда я вернулся из Англии, душа моя была не на месте. Я каждый день думал о вас, подолгу рассматривал фотографии, ругал себя, на чем свет стоит. Нет, Таня, ты ошибаешься, я давно понял, что детей любят не за что-то, а лишь за то, что они есть. Если же я был чем-то недоволен в отношении тебя и Вити, так это все оттого, что я переживал за вас, болел душой, желал вам добра. А моё долгое молчание говорит не об обиде, а о том, что я был в растерянности и хотел глубже продумать наши отношения. Ведь всё это свалилось на наши головы так внезапно.

Таня, ты очень много добилась за последние годы. Мне нравится, что ты много думаешь о жизни, о человеческих отношениях, много читаешь и прекрасно пишешь. У тебя хороший слог, а значит и душа. Ведь, кажется, Вольтер сказал: Стиль – это человек. О себе я тебе много рассказал в Англии, в наших кухонных беседах. Я живу не столько логикой, сколько чувством, настроением, поэтическим образом. Во мне много намешано всякого. Порой бывает трудно разобраться в себе. Чтобы как-то упорядочить свою душу, я с давних пор, как к наркотикам, прибегаю к стихам. Они мне помогают жить, быть спокойней и уверенней в себе, относиться к людям с пониманием, быть добрее с ними. Но порой меня заносит. Хотя чем я становлюсь старше, я все чаще обуздываю себя. Я научился главному библейскому правилу: не судить и прощать других, как себя, то есть прощать, любя. Это самое трудное. Ведь простить не любя – это так мало, что не требует никаких душевных и умственных усилий.

Таня, прости, что на многие твои вопросы я не смог ответить в этом письме. Будем переписываться дальше, и уточнять свои мысли и отношения. Я тебя целую и жду нового письма. Твой отец»

Я тут же ответила:

«Спасибо большое за ответ. Честно говоря, я была озадачена его краткостью. И мне очень жаль, что я не получила ответа на многие мучившие меня вопросы. Ты ловко оспорил многие пункты моего письма, а на оставшиеся – вовсе промолчал. Пойми, пока мы не закроем книгу прошлого, мы не сможем двигаться дальше. Но теперь меня не покидает ощущение, что мы читаем две разные главы из этой книги. Я пытаюсь привлечь твое внимание к строкам своей главы, где мне не хватало отца, а ты умолчал об этом, как будто эта роль вообще не предусмотрена в твоем сценарии. Я пытаюсь тебе сказать, что мне всегда не хватало безусловнойлюбви, а ты мне говоришь, что это уже давно вписано в твою главу. Я тебе пытаюсь сказать, что ты мне причинил много боли и страданий, а ты отворачиваешься и читаешь мне свою главу, в которой всё, оказывается, было пронизано глубокой отцовской заботой и тревогой за меня. Я тебе пишу, что мне трудно забыть прошлое и простить тебя до конца, а ты мне пишешь, как самнаучился всем прощать. Всё в твоей главе закрашено мягкими пастельными тонами, а кое-что вообще заретушировано. В моей же главе прошлого – краски кричащие, умоляющие о помощи и пощаде. Одну ли и ту же книгу мы читаем?