тонких детских губ, а после начала громко кричать, до омерзения, до боли в горле.

В комнату вбежала перепуганная мама, забрала Настю, закричала тоже, побежала звонить врачам, папе, всем, кому могла дозвониться.

Лера не верила в смерть дочери. Эта мысль крепко засела в тот день и не давала успокоиться.

Лера уснула на полу детской. Просыпалась от шума и топота. Видела папу – грустного и молчаливого. Врачей. Кто-то трогал ее за плечо, задавал вопросы. Сквозь усталую дрему она не могла сообразить, почему все обращаются к ее дочери в прошедшем времени. Она же здесь, в кроватке, с нами!

Засыпала снова. Вернее, проваливалась в иной мир, где все было хорошо, но неправдоподобно. Приходила в себя. Сначала за обеденным столом – рядом сидела Вика и сбивчиво рассказывала о своем муже. Потом в папином автомобиле – из радио играл шансон, рядом прижалась мама, чьи глаза были влажными от слез. Потом на кладбище, не веря и не понимая, что происходит. Какой странный маленький гробик. Запах сырой земли и табака. Сигарета в уголке губ. С двух сторон стоят Ната и Вика. Ната шепчет: «Ну хоть сейчас веди себя достойно!» Куда уж достойнее? Где Настя? Лера ведь обещала ей, что никогда не бросит. Они должны быть вместе! Вместе и навсегда!

Эта мысль не давала успокоиться.

В доме было пусто и непривычно тихо. Лера поднялась в детскую комнату, перерыла белье, перевернула все в кроватке, поискала в шкафах, под стульями, нигде не нашла дочь. Спустилась, в надежде застать Настю у стола, в детском стульчике. Не было ее и там. У камина сидел на корточках папа и забрасывал в огонь свежие поленья. В воздухе витал запах сырого дерева. Папа тяжело дышал, будто в горло ему попал пепел.

– Настю не видел? – спросила Лера, присаживаясь за стол.

По столу были рассыпаны кухонные ножи, валялся помидор, стопкой стояли грязные тарелки. В граненом стакане плавал кусок черного хлеба.

Папа обернулся, припечатал тяжелым взглядом:

– Приди в себя. Отоспись, перестань, наконец, пить. И затуши сигарету. У нас курят на улице.

Она только сейчас обнаружила зажженную сигарету во рту, поднялась и неторопливо вышла на крыльцо.

Насти и там не было.

Зато вдоль забора цвела белая сирень. Через дорогу, дальше, за забором дышал лес – свежие изумрудные листья трепетали на макушках деревьев. По голубому небу плыли кучевые облака, к дождю.

Несправедливо, что всю эту красоту Настя не может увидеть. Куда же она запропастилась, почему умерла?

Отвлекшись, Лера заметила, что сжимает в руке кухонный нож. Кто-то позвал ее. Справа у крыльца стояла мама, плотно прижимающая кулаки к лицу, с выпученными страшными глазами, растрепанная, испуганная.

– Дочь, не надо! Лерочка, милая, положи нож, слышишь? Не нужно!

Она думала, что Лера себя порежет. Глупость несусветная.

Сзади ее обхватили руками, заломили кисть, заставляя разжать пальцы. Нож со звоном выпал на деревянные половицы. Папа прижал Леру к себе, запыхтел в ухо. Лера не сопротивлялась.

– Отпусти, мне нужно выспаться, – сказала она.

А потом вспомнила, куда делась Настя. Вспомнила и решила, что дочери там не место.

В гробу холодно, тесно и темно.

…в первую очередь сорвала с потолка фотографию Насти, скомкала ее и выбросила.

Собрала все игрушки в кучу, затолкала в мешок, не поленилась, вышла на улицу и выбросила в мусорный бак. По лицу хлестал холодный дождь. Лера огляделась, надеясь увидеть кого-нибудь – Нату, санитаров, кого-то, на ком можно было бы выместить страх и злость. Улица оказалась безлюдной.

В голове медленно проворачивались мысли. Обрывки воспоминаний то и дело выплывали на поверхность, похожие на засвеченные негативы, где сложно что-то разобрать. Она помнила запах апрельского леса, помнила, как орудовала лопатой, разрывая Настину могилу. В зубах у Леры тогда был нож, холодное лезвие противно елозило по губам.

Следующее воспоминание: теплая постель в детской комнате на втором этаже, пробуждение, безумный папин взгляд. Он тряс ее за плечи, словно хотел оторвать голову. Орал: «Где Настя?! Куда ты дела Настю?!» А она помнила только странное светлое чувство единения в душе. Как будто все плохое осталось позади, и теперь им с дочерью больше нечего бояться.

Память все же странная штука.

Лера вернулась в квартиру, закуталась в халат.

– Это все Ната, – сказала громко и вслух. – Хочет довести меня до нервного срыва. Мелкая месть, ничего не скажешь.

Первым делом она проверила новостные каналы, но не обнаружила ни слова о смерти писательницы в Эльдорадо. Возможно, все новости появятся утром, сейчас уже слишком поздно.

А ведь хороший может выйти скандал, особенно если полицейские обнаружат в доме Риммы Ивановны еще и Нату. Как она выкрутится, интересно? Это тебе не игрушки в квартиру сестры подбрасывать.

Впрочем, мстить Лере не хотелось. Хотелось, чтобы от нее отстали раз и навсегда. Она размышляла: есть ли смысл звонить Толику? Тот наверняка не спит, примчится по первому же звонку – идеальный мужчина из прошлого. Но нужен ли он сейчас? Его неуемная энергия захлестнет мгновенно и направит все мысли и ощущения в другое русло, непродуктивное. А ей лучше сосредоточиться кое на чем важном…

Открыла первую попавшуюся папку с распечатками и начала читать.

Расшифровка запись диктофон (71.1.2)

Вечерний чай

Пятое сентября две тысячи восемнадцатого

(Ната возбуждена и радостна, хотя скрывает это. Возможно, использовать для эпизода п. 12.1 – налицо расстройство (уточнить). Эмоциональные горки, психология. Иногда бормочет себе под нос, будто говорит сама с собой. Обращается к сестре. Пьет чай – успокаивается.)

Римма Ивановна, радость моя, ну скажите, скажите, зачем я во все это ввязалась?! Одерните меня, неправильно это, как-то… не по-человечески, что ли. Я должна прощать! Бог сказал, что надо прощать. Все хорошие люди говорят, что надо прощать! Так почему я веду себя как монстр? Почему все еще испытываю отвратительную скользкую ненависть к этому человеку? К ним обоим! (Да, уважаемая моя г-жа Бельгоцкая, я до сих пор не знаю имени той потаскушки, что трахается с моим мужем, но мне пока и не интересно. Нужно сосредоточиться на Денисе. Дело делается хорошо, если не отвлекаться на что-то другое. Решу с Денисом, возьмусь за неизвестную стерву.) Мне наплевать, что он там обо мне думает. Маски сорваны. Я для него тупая богатая блондинка. Ни за что меня не ценит. Все достижения – пшик. Представьте! Каждую ночь я ложусь в постель вместе с ним и думаю, как он обнимал какую-то другую женщину, как мял ее, целовал,