и радость, мать уже существовала в этакой скорлупе, размеры которой все уменьшались. Дабы избегнуть ощущения захлопнувшейся ловушки, она просто сдалась деревенской жизни и теперь существовала в ритмах базара, каждое утро открывавшегося на пыльной улице. Мать болтала со старушками из окрестных деревень, привозившими овощи и всякую снедь, знала имя каждой и порой угощала их чаем с додолом[36]. Такая жизнь была ей знакома с детства. Она старалась думать, что все дороги из поселка ведут на север – в Кота-Бару, городки на ничейной земле у тайской границы и на побережье, где на огромных пространствах белого песка нет ничего, кроме редких рыбацких деревенек, и пыталась убедить себя, что отсюда нет пути в Куала-Лумпур, Сингапур или Пенанг за горами, где большие города, музыка, иностранцы и честолюбивые помыслы.

Лет в шесть-семь Гари заметил, как мать наблюдает за ним, когда он играет в пыли палисадника, и порой, проснувшись утром, видел, что она сидит возле его постели. Но мать никогда не обнимала его, не брала на руки, не кидалась на помощь, если вдруг он падал. Взгляд ее был выхолощен усталостью, простое объятье казалось ей непосильной задачей. Гари знал, что мать хочет его любить, но ей недостает на это сил. Между ними всегда существовал барьер, и вскоре он понял, что уже не нуждается в ее прикосновениях.

Мать работала каждый день, даже по пятницам, когда многие лавки закрывались на молитву. Теперь она зарабатывала на жизнь стиркой и уборкой. В те дни еще не появились служанки-индонезийки и китаянке было легко найти работу. Иногда, как бы напоминая сыну, что некогда она кое-что из себя представляла и вела жизнь, полную перспектив, мать говорила о возможном возобновлении уроков музыки. Однако оба понимали всю нелепость надежды, что в маленьком поселке найдется тот, кто захочет и сможет себе позволить обучаться игре на пианино. Здесь не юг, где концертные залы принимают зарубежных исполнителей. Мать рассказывала о тамошних выступлениях музыкантов, но Гари знал, что в их краях этого никогда не будет.

Раз в месяц мать автобусом уезжала в Кота-Бару. «У меня есть приятельницы, мы устраиваем музыкальный вечер. Иногда я играю, им нравятся старинные песни вроде тех, что я пою тебе», – говорила она, напевая какую-нибудь «Милую розочку». Гари думал, что это ее последняя, хоть и не очень крепкая, связь с былым миром музыки. Ему было приятно, что мама его пианистка, он просился послушать ее игру. Вернувшись с музыкального вечера, мать много курила, доставая сигареты из мятой пачки «Уинстон». Обычно она обходилась без курева, но Гари не спрашивал, откуда взялись сигареты. Наверное, угостила подруга. Однажды он заметил спичечную картонку, которую мать, израсходовав спички, выбросила в мусорное ведро с овощными очистками; картонка промокла, прежде чем Гари успел ее выудить. Всякий раз мать привозила такие же спички, с ярко-красными губами на черном фоне. Гари уже мог прочитать и надпись: «Ичибан[37] Караоке».

Ему стало горько, что его мать, которая могла бы выступать в концертных залах Европы, подвизается в провинциальном караоке-баре. Совсем ребенок, он еще не скоро сам заглянет в такой бар, но уже сейчас понимал, что подобное заведение – не место для его мамы.

Обычно каждый считает свою мать самой красивой и удивительной на свете. Ныне Гари, повидав уйму хорошеньких женщин со всех концов Азии, понимает, что его мать не отличалась красотой. По правде, внешность ее была заурядной. И все равно, вспоминая, как на крыльце она пела ему старые китайские песни и ее лицо, на котором возраст уже оставлял отметины в виде «гусиных лапок» возле сощуренных покрасневших глаз и морщинок в уголках рта, он думает: не стоило ей снисходить до «Ичибан Караоке».

С каждым годом пыльное пространство перед домом как будто увеличивалось в размерах, лишаясь деревьев и чахлого кустарника. Город подходил ближе. Вот и хорошо, говорила мать, так проще получить работу. По соседству стало больше домов, нуждающихся в уборке, и хозяев, которым требовалось постирать и выгладить одежду. Проживи мать еще несколько лет, и, глядишь, их дом оказался бы в городской черте. Может, тогда все обернулось бы иначе. Может, появились бы новые надежные автобусы, которые не ломаются то и дело. Может, отремонтировали бы разбитые в сезон дождей дороги, заделав рытвины и восстановив гудронное покрытие, смытое ноябрьскими и декабрьскими паводками. Может, матери, поздним вечером возвращавшейся из караоке-бара, не пришлось бы просить незнакомца подвезти ее на двухтактном мотоциклете. Может, по шоссе не бродили бы, кидаясь под транспорт, безнадзорные козы и куры. Может, мать и теперь была бы жива и Гари стал бы не поп-звездой, а водителем автобуса. Может, сейчас он не сидел бы перед телевизором, скача по каналам. Может, он не рыскал бы в интернете в поисках мало-мальски интересного собеседника. А может, ничего бы не изменилось. Мать превратилась бы в толстую счастливую старуху, а он в любом случае стал бы эстрадным кумиром, потерпевшим провал.

Гари надоело смотреть, как львы рвут зебр, он щелкает пультом, переключаясь на музыкальный канал. Почти сразу появляется изобилующая претенциозными черно-белыми вставками видеозапись его последнего концерта, имевшего оглушительный успех. Окруженный десятками полуголых девиц, изображающих инопланетянок, в мессианской позе он стоит на коленях, но лицо его бесстрастно, лишено всякого выражения. Господи, каких же трудов ему стоило помнить, что он на сцене. Тело и голос исполняли заученное, но мыслями он был далеко. Видно же, что он весь в себе. Наверное, это у него от матери, бесстрастное лицо – все, что досталось ему в наследство.

Вот почему, исполняя песни о любви… вернее, когда исполнял песни о любви (пора уже говорить о своей карьере в прошедшем времени), он закрывал глаза. Поклонницы считали, кумир испытывает боль от переполняющей его любви. По правде, ни хрена он не испытывал. Потому и закрывал глаза, чтоб не выдать себя.

Размышления о собственной пустоте прерывает писк пришедшей эсэмэски. От агента.

Звтр съезжай из отеля. Сняли тебе кврт. Такси в 11. Кое-что о5 маячит. Позвоню.

Ты где

Тайбэй

Мне приехать

Оставайся в Шанхае. Тут полно журналюг. Работы нет.

Гари оглядывает номер. Другие запаниковали бы от столь неожиданного известия и стали срочно паковаться. Но ему собирать нечего, и он вновь выходит в интернет. Та девушка по-прежнему в Сети, все ищет кого-нибудь. Тон ее посланий уже не такой игривый и бравый: Отзовись, хороший друг. Мне одиноко.

Гари укладывает ноутбук на колени и пишет в ответ:

Привет. Мне тоже.