Поэтому после разговора с Анной, привезшей записку, Эме целую неделю провел в относительном бездействии. Правда, каждый день он под видом кукольника появлялся на базарной площади, однако кареты без гербов там больше не останавливались и никакие незнакомцы не подходили к нему с секретными поручениями. Пришлось признать, что план его провалился и заговорщики наверняка нашли другой способ передавать послания. Скорее всего они знали покойного Жерома в лицо и, завидев на его месте нового кукольника, не спешили подходить. Лейтенант де Фобер слегка приуныл. Следовало явиться с докладом к Мазарини, а сведений кот наплакал.

Аудиенцию назначили на девять утра: в этот ранний час кардинал принимал только особых посетителей, и в приемной почти не было народу. Чуть позже здесь собиралась целая толпа.

Войдя в кабинет, Фобер сразу заметил, что кардинал выглядит несколько более удрученным, чем тогда, когда шевалье де Фобер прибыл наниматься к нему на службу. Здоровье короля окончательно пошатнулось, а вопрос с регентством оставался открытым. Естественно, что это беспокоило Мазарини.

Чтобы немного развеять его печаль, де Фобер начал свой секретный доклад с приятных вещей, а именно с отречения Гастона. Мазарини слушал бесстрастно, скрестив руки на груди и полузакрыв глаза. Казалось, его алая мантия пропитана кровью.

– Что ж, это подтверждает мои подозрения, – изрек кардинал, когда Эме закончил свой рассказ. – Я слышал об этой бумаге. Покойный Ришелье… – Он прикусил губу. – Вообще-то он был немногословен в некоторых вопросах. И я до сих пор полагал, что это отречение, о котором он говорил, может оказаться шуткой или просто желанием, выдаваемым за свершившийся факт.

– К сожалению, монсеньор, это действительно свершившийся факт, – сухо проинформировал его де Фобер. – Только у меня нет ни малейшего понятия, где искать эту бумагу. Впрочем, судя по всему, заговорщики ее тоже пока не нашли.

– Откуда у вас такая уверенность?

– Иначе, думаю, принц Конде не замедлил бы начать добиваться регентства.

Эме мало понимал в политике, однако он сознавал, что Конде весьма нетерпелив и пойдет в атаку, едва угроза будет устранена. Принц слишком долго ждал. Он еще припомнит всем Венсеннский замок.

– Однако это возвращает нас ко второму вопросу, с которым я к вам пришел, монсеньор.

– И что же это за вопрос?

Эме долго ломал голову, как изложить Мазарини дело с записками и куклами. Не скажешь же прямо: «Не стоит вам, монсеньор, шастать в постель к королеве» – за такое и на плаху можно попасть, будь ты хоть тысячу раз доверенным лицом. А потому Эме избрал самый простой способ: молча положил перед кардиналом принесенную с собою куклу и две записки и отступил в сторону.

Мазарини поморщился, увидав тряпичного уродца, брезгливо поднял куклу, но тут же положил обратно и взял записки. Нахмурившись, быстро пробежал их глазами, а затем кинул гневный взгляд на де Фобера.

– Что это, лейтенант?! Объяснитесь!

– Монсеньор, – вкрадчиво начал де Фобер, – насколько я знаю, этими записками обменивается все та же группа заговорщиков и некий человек из вашего окружения. Кто-то вас предает. Принц Конде тут точно замешан. Будьте осторожны.

Лицо Мазарини застыло.

– Это не ваше дело, лейтенант!

– Разумеется, – поклонился Эме. – Я не смог разгадать эту загадку и принес записки вам.

И он кратко изложил историю своих приключений, весьма удачно выгородив герцогиню де Лонгвиль. Кто знает, может, герцогиня ему еще пригодится.

Мазарини выслушал все и холодно бросил:

– Я повторю: это не ваше дело, лейтенант! Я займусь данным вопросом. А вы, будьте любезны, сосредоточьтесь на поисках той бумаги, о которой мы говорили ранее.

– Не может ли она находиться в бумагах покойного кардинала, которые имеются у вас, монсеньор?

– Нет. Иначе я давно отыскал бы ее.

Из чего Эме сделал вывод, что большинство тайников Ришелье были известны Мазарини. Интересно, как много дворцовых тайн узнал итальянский пройдоха? И сколько козырей у него в рукаве? Но отречение Гастона лишним не будет, это точно.

– Если заговорщики обыскали дом Шарпантье и ничего не нашли, следующий на очереди – Шавиньи, не так ли? – заметил кардинал.

– Мне явиться туда с отрядом гвардейцев? – осведомился Эме.

– Не стоит так открыто заявлять о своих намерениях. Я уверен, вы найдете способы, лейтенант.

Кардинал уставился в окно, давая понять, что аудиенция окончена. Эме оставалось только откланяться.

Пале Кардиналь он покидал в прескверном настроении. Мазарини не дал ему никаких новых сведений, хотя Эме очень на это рассчитывал. От заговорщиков он получил и то больше информации. По крайней мере от них он узнал, какие места они обыскали и какие следовало обыскивать.

Значит, предполагается, что бумага может быть у Шавиньи. Шавиньи был другом покойного кардинала и одним из его доверенных лиц; вот почему Джулио, ревниво относившийся к собственному положению при дворе, дал Шавиньи отставку сразу же после смерти Ришелье. Глупо, конечно, хотя не де Фоберу об этом рассуждать, и все же – глупо. Доверенные друзья могут пригодиться. Вот как сейчас.

А если бумага у Шавиньи, то где он ее прячет?

Следующие пару дней де Фобер потратил на то, чтобы подкупить одного из слуг в доме Шавиньи. Занимался этим, конечно же, не лично Эме, а его люди, щедро платившие из кардинальского кармана за полученные сведения – Мазарини все-таки выделил сумму на расследование. Судя по всему, ушлый малый, состоявший в доме Шавиньи на должности лакея, продавал новости не в первый раз. «То, что знаю я, уже знают и заговорщики», – размышлял Эме.

Лакей рассказал, будто бы старик в последнее время стал печален, а связано это с утратой кошки по кличке Газетт. Когда-то она была любимой кошкой Ришелье, после смерти кардинала оказалась на попечении госпожи д’Эгильон, а Шавиньи забрал ее себе в память о друге. И вот теперь это чертово животное куда-то подевалось: надо полагать, Газетт попросту выскользнула в приоткрытое окно да и сбежала, чем весьма и весьма огорчила Шавиньи.

Услышав про кошку, Эме сразу придумал предлог, чтобы заявиться в особняк.

К луковому костюму он уже порядком привык и носил его даже с некоторым шиком, иногда отсылая мысленную благодарность продавцу репы. Слегка измазав руки и лицо грязью, надев старые сапоги и потуже затянув пояс, Эме решил, что теперь он красавчик хоть куда, и отправился в особняк Шавиньи. С чего-то ведь надо начинать!

Бывший государственный секретарь жил по меркам парижской знати достаточно скромно, что свидетельствовало о его уме и бережливости. Особняк не поражал роскошью, но производил приятное впечатление. Эме назвался мэтром Тома Брюно, хозяином скорняжной лавки, и попросил передать, что пришел по поводу кошки. Его немедленно провели к Шавиньи.