Проходя в комнату, Эме вспомнил, что от его костюма разит луком, а ведь от скорняка должен исходить несколько иной запах. Ну да ладно, отступать все равно некуда.

Шавиньи принял де Фобера у себя в кабинете. Там даже стоял стул для посетителей, на который Эме предложили присесть, однако он отказался, памятуя о том, что простолюдину нельзя сидеть в присутствии аристократа. Шавиньи, что-то писавший, поднял голову и оглядел лейтенанта с головы до ног.

– Мне сказали, вы по поводу кошки, мэтр Брюно?

– Да, ваша милость, – заговорил Эме, уже привычно переходя на простонародный парижский выговор. – Вы вроде как ищете кошечку, ваша милость?

Шавиньи подался вперед.

– Вы ее нашли?

– Так если б я знал, какую искать, – рассудительно заметил Эме и для пущего эффекта почесал под подбородком растопыренной пятерней. – Я скорняк, ваша милость, один из лучших в городе, и мне приносят разных животинок. В том числе, простите, и кошек. Хорошо на шапки идут.

Шавиньи скривился.

– Достойная профессия, мэтр Брюно, весьма. Так что же вы хотите?

– Знать, как кошка выглядит. А вдруг мне ее притащат? Так я шапку делать не буду, а сразу вашей милости принесу.

Шавиньи поднялся из-за стола, обошел его и, стараясь держаться подальше от мнимого скорняка, указал на висевшую на стене картину.

– Вот. Этот портрет написан два года назад. На коленях у его преосвященства как раз и сидит Газетт.

Эме с любопытством уставился на полотно: такого он еще не видел. Художник изобразил Ришелье сидящим в кресле у камина; одна рука с кардинальским перстнем лежит на подлокотнике, другая поглаживает кошку – черно-белого зверька с широким ошейником. М-да.

– Такой не видал, ваша милость, пока нет, – сказал Эме.

– Вы ее не спутаете. На ней был ошейник. – Шавиньи, не отрываясь, смотрел на картину таким взглядом, будто Ришелье вот-вот шагнет в комнату прямо с портрета. – Этот ошейник тоже чрезвычайно дорог мне. Ни в коем случае не выбрасывайте его, каким бы он ни был грязным. Даже если найдете кошку мертвой, принесите ее ко мне как есть. Понимаете?

– Как не понять, ваша милость! – протянул Эме.

Он уже начал соображать, что к чему. Если для бывшего государственного секретаря так важно, в ошейнике кошка или нет… Эме снова в задумчивости взглянул на портрет. Что, если бумага находится… Ну конечно! Это так по-кардинальски и так изящно: спрятать некий документ прямо на шее у своей любимицы. Потому-то Шавиньи нужен хоть трупик кошки, но в ошейнике. Но что там за документ? Отречение Гастона Орлеанского? Вполне возможно.

Искать документ в ошейнике заговорщикам и в голову не придет. Они даже не обратят внимание на такой на первый взгляд малозначительный факт, что у Шавиньи сбежала кошка и тот дает кругленькую сумму за ее поимку. Да еще настаивает, чтобы кошку вернули вместе с ошейником. Принц Конде и его приятели весь дом перевернут вверх дном, наймут сомнительных людей со Двора Чудес для своих грязных делишек, а все-таки будут далеки от цели. Если Эме прав, то надо искать кошку. Найди-ка, попробуй! В Париже. Через месяц с лишним после побега. Вот черт!

Эме поспешно откланялся, пообещав Шавиньи, что будет приносить ему всех подозрительных кошек и непременно отыщет любимицу Газетт. Даже в виде шапки, если что.

Будни лейтенанта гвардейцев его высокопреосвященства становились все занимательнее и занимательнее.

Следующая неделя прошла очень напряженно. Тайный приказ, отданный гвардейцам, не прибавил новому лейтенанту популярности. Еще бы! Следовало обращать внимание на всех кошек, которые только попадаются на пути, и, если среди них окажется черно-белая мурка в ошейнике, немедленно доставить ее к де Фоберу. К сожалению, попалась только одна, отдаленно напоминающая Газетт, и Шавиньи, к которому ее немедленно отнесли, сказал, что это не она. Эме и не подозревал, что в Париже столько кошек! Он нанял нескольких уличных мальчишек, которые гораздо лучше, чем гвардейцы, ловили для него всяческих мурок. Но и это не помогло.

К концу недели шевалье начал понимать, что поиски его бесполезны. Шансы отыскать Газетт – а вместе с нею, возможно, и документ – с самого начала были весьма призрачны. Тогда Эме вспомнил про герцогиню де Лонгвиль. Интересно, как она поживает? Вдруг у нее окажутся новости для лейтенанта гвардейцев его высокопреосвященства?

Мессы в Бюре-сюр-Иветт маленькая герцогиня ждала, как не ждала еще ни одного богослужения в своей жизни. Анна-Женевьева отнюдь не была набожной девушкой. В церкви она частенько скучала, проповеди слушала невнимательно: не каждый священник обладал достаточным красноречием, чтобы заинтересовать и увлечь свою паству. Но сегодня совсем иной случай! Ведь проповедь будет произносить Андре…

Как быстро вспыхнула любовь! Анна еще не осознавала до конца, что это она, та самая, настоящая, которой она всегда желала. До замужества герцогиня была столь наивна, что надеялась найти любовь в браке; увы, действительность быстро разбила мечты. И вот теперь, встретив Андре, она поняла, что для любви не существует запретов. Теперь она не боялась ни Бога, ни черта. Она знала только одно: без любви она умрет от тоски.

Де Ру, по всей видимости, понял ее чувства, да и Элиза посматривала подозрительно-весело, однако не осуждающе. Связь со священником, конечно, считается греховной, впрочем, как и любая другая любовная связь вне законного брака, но кто в высшем обществе не без греха? Нравы во Франции всегда были несколько вольные. К тому же Анна до сих пор так злилась на мужа, что с удовольствием нарушила бы супружескую верность.

Вот почему она с такой тщательностью собиралась на мессу. Вот почему подгоняла лошадку, хотя сумерки уже сгущались, и бдительный Фабьен советовал быть осторожнее.

Церковь в Бюре-сюр-Иветт оказалась небольшой, но уютной: трепетали огоньки свечей, под сводами будто висела теплая дымка. Народу внутри было неожиданно много, однако для герцогини и ее спутника (Элиза к мессе ехать не пожелала, сославшись на недомогание) нашлись места в первом ряду. Анна села, сложила руки на коленях и, нервно комкая платочек, ждала, когда появится Андре.

И вот он встал у алтаря и словно бы не заметил ее сначала. Но вскоре по тому, как вспыхнули его глаза, Анна поняла: он ее видит, и все то, что он сейчас будет говорить, предназначено только ей одной.

– Мы часто произносим слово «любовь», – заговорил отец де Линь, когда пришло время проповеди. – Может быть, даже слишком часто. Мы говорим, что любим пищу, что любим своих жен и мужей. Любим, когда в доме тепло, когда мы сыты, когда не испытываем нужды в деньгах. Наверняка многие из вас признаются себе в глубине сердца: я люблю грешить. Это так невинно и естественно: мягкая перина, кусочек сладкого пирога в пятничный вечер. Или ночь, проведенная в объятиях любовницы. При этом мы ссылаемся на слова Господа, который постоянно твердил о любви. Но та ли это любовь?