– Так и сгорят заживо! – вдруг вырвалось у Степана. Он посмотрел на меня. – А, Петр Ильич? Как все сложится-то? Мы ведь думали, сразу выскочат нехристи, а? А мы – туда, и в подпол, успеем. Как быть-то?

– Косой же сказал: подпол глубокий, в два уровня, – ледяно ответил я. – У самого сердце болит, Степа. Разрывается сердце. Понадеемся на их нору – они ее от всего мира рыли! Для секретов своих. Теперь пусть и послужит. Подождем…

А гуляки и не думали встрепенуться! Но лишь пока еще один из них, в расстегнутой жилетке, вышел прямо на красное крыльцо, решив с него помочиться. Он был так пьян, что даже не увидел целый отряд своих врагов, в недоумении переглядывающихся друг с другом, как им решить его судьбу: порешить сразу или подождать? Сделал дело и стал заправлять рубаху в штаны. И только тогда почуял запах гари, поднял голову и увидел сизый дым, валивший в ночное небо. Покачнулся, едва не слетев с крыльца вниз, ухватился за перильца. Выругался и только потом разглядел оцепление.

Он смотрел на нас, мы – на него. Во все глаза!

– Братишки, – прохрипел он. – Вы кто?!

– От Дармидонта Михайловича мы, – выходя вперед, смело проговорил я. – Атамана позови.

– А-а, – протянул он. – Вон че…

– Давай-давай, – поторопил я и поглядел на полыхавшую крышу.

– А чей-то мундиры на вас не такие, – все еще держась за перила, прищурился он. – Не таковские…

– А каковские у нас мундиры?

– Да царские прям-таки…

– Такие теперь все носят, – решив подыграть мне, заметил Кречинский.

Эта ситуация и заводила, и смешила его. В правой руке, обтянутой перчаткой, он держал револьвер. Станового пристава подмывало пристрелить пьяного наглеца-бандюгу, но он держался.

– А чей-то крыша наша дымится, а? – спросил разбойник. – Не пожар ли?

– Именно – пожар! – сказал уже я. – Печку надо было с умом растапливать! Зови атамана, сдохните сейчас все под обломками! Зови!

И вот тут дым внезапно повалил из форточек – где-то пламя пробило крышу. И под нарастающий треск завопили в самом доме, заохали и завизжали на все голоса; особенно бабы, так, что стекла едва выдержали, не разлетелись на мелкие осколки. Дверь почти выбили – и сбили с ног своего же друга; он кубарем скатился по ступеням и въехал лицом в замороженный, покрытый желтой коркой сугроб.

– Целиться по ногам! – едва успел выкрикнуть Кречинский. – По ногам, господа!

Каждый из нас выбросил вперед руку – и пальба началась. Но, как я и думал, целились полицейские и особенно казаки не в ноги, а куда придется. Лишь бы остановить вылетающих пьяных бандитов. К тому же, несмотря на переполох, ожидали и ответного огня. Несколько разбойников сразу свалились замертво. Мордатая девка, едва вылетев из дома, поймала голой грудью с пяток пуль и плюхнулась у крыльца в снег. Куда глядели блюстители правопорядка, туда и целились! Выстрелы раздавались и с той стороны дома.

Там тоже встречали огнем раззяв-хозяев.

Я обернулся на дорогу внезапно, точно что-то почуяв, и в первое мгновение оцепенел, даже забыв о разбойниках. Из дома напротив, где в окнах только теплились огоньки за ситцевыми задергушками, на крыльцо вылетели три мордатые девки. Все в ночных рубахах. Выскочили на пальбу и огонь! И у каждой в руках были вилы! Они переглянулись и, точно ведьмы, объявившие войну всему миру, приготовились к атаке.

Оседлают сейчас грозные вилы и полетят!

– Степан! – окликнул я своего товарища. – Степа, гляди! Вот стервы!

Он обернулся и тоже замер, но уже от другой картины. Не полетели мордатые девки! А слетев с крыльца, ринулись на трех казаков, во все глаза смотревших на разгоравшуюся крышу и погибающих бандитов. Все три держали в руках вилы так, как заправский солдат, идущий в смертельную атаку, держит винтовку! Бежали тихо, босиком по снегу, без истеричных воплей, по-кошачьи, по-разбойному, заранее целясь!

– Казаки, братцы! – заорал я во всю глотку, сразу осознав смертельную опасность, нависшую над бойцами. – Сзади! – они стояли на линии огня – толком не выстрелишь! Я ткнул пальцем за их спину. – Сзади, братцы, сзади!

Но бедняги, глядя на меня, только вопросительно кивнули: мол, чего случилось, господин сыщик?

– Степка! – заорал я. – Я промахнусь – своих задену – стреляй ты!

Степан направил ружье в сторону казаков, отступил, выбирая позицию, прицелился. Но и казаки не поняли: чего это он? В кого целится? Первую ведьму, старшую, пуля остановила, попав ей в горло. Захлебнувшись на бегу, она схватилась за разорванную шею; вилы ее пролетели и упали у ног казака. Но повезло только первому из служивых. Через пару секунд две оставшиеся бабы ударили вилами в спины казакам – да как ударили! Оба и не поняли, что с ними случилось. Три стальных жала вышли у каждого из груди. Только осеклись на глубоком вдохе и вытаращили на меня и Степана глаза. И оба, точно сговорившись, рухнули на колени, когда вилы рывком вытащили из них. Молодые ведьмы знали, что им конец. Что теперь они открыты для огня. Но им было все равно. Ненависть к чужакам горела в их глазах, и ничего более! Казак из оцепления, которого спасла пуля Степана, обернулся и почти в упор выстрелил во вторую ведьму, бросившуюся на него, но только ранил. Степан уложил ее последним выстрелом. Я же вовремя успел прицелиться и двумя выстрелами сбить с ног третью девку, в свою очередь, уже нацелившую на выжившего казака окровавленные вилы. Все три ведьмы, расплескав ночные рубахи, в крови чужой и своей, лежали в глубоком февральском снегу.

– Разбойничьи девки, ничего нет подлее и хуже, – покачал головой подоспевший есаул Карпенко. – Адское племя!

И ничего нет страшнее огня! Необузданного, съедающего заживо! Вот от кого бежал без оглядки веками человек – и первобытный, дикий, и цивилизованный. Даже свинец не так страшен!

И тем паче – будущая виселица…

Два казака и три девки еще не успели истечь кровью на снегу, а битва уже была закончена. Бандиты пробками вылетали на улицу и тотчас попадали под наши пули. Мы действовали без сожаления, и кровавую баню устроили всей волчьей стае.

И вот тут я понял, что сам стану последним разбойником, если не пойду прямо сейчас в огонь. Одна из баб все-таки выжила, ползала по снегу, вопила, ее-то я и ухватил за волосы.

– Где погреб?! Говори! Куда горничную Сивцовых спрятали?! Пристрелю, стерва!

В глазах ее почище пламени пылало безумие, страх и ужас. Но, точно околдованная и случившимся, и моим неистовым голосом, она быстро сказала:

– Под спальней подпол! Там вашу девку прячут!

– Спальня где?!

– Третья комната от сенцов! – выпалила она. – Под ковриком дверца, под ковриком!

И я, ни о чем больше не думая, рванул в пылающий дом.

– Петр Ильич, куда?! – завопил сзади меня Степан.

Знал он, куда! А главное, почему! Да столько отчаяния услышал я в его голосе, что самому страшно стало! Точно хоронил уже! Но я испугался лишь на мгновение!..