Одевшись так, чтобы не промокнуть, Карлос решительно вышел из дома, закрыл, но не запер дверь, и побежал к машине: он торопился, потому что дождь лил как из ведра и потому, что было уже поздно. Он даже не заметил, что оркестр перешел к финальному allegro и что музыка все еще звучит внутри Хижины, где уже некому ее слушать.

Хуанита в отчаянии повесила трубку: в баре «Арукас» ей сказали, что дона Карлоса Састре там нет, а в Хижине никто не подходил к телефону. Она голову сломала, стараясь угадать, где может быть дон Карлос, потому что ей было необходимо срочно поговорить с ним.

Она хотела освободиться до вечера, а для этого надо прийти к дону Карлосу на час раньше, но сделать это без его разрешения девушка не осмеливалась. Во-первых, потому что одна приятельница что-то рассказывала насчет сеньора и сеньоры из Каштановой долины, а во-вторых, потому что у нее у самой была голова на плечах и она поняла, что в Хижине ночевала женщина. Хуаниту это не касалось, поэтому ей было все равно; к тому же девушка к этим вопросам относилась спокойно и просто, хорошо зная, что в таких случаях главное – не мешать. Вот она и разыскивала дона Карлоса, чтобы, придя к нему, не попасть в неловкое положение. Но если ей не удастся его разыскать, она не сможет пойти на гулянье в соседний городок, где был праздник. Потом она еще могла успеть на танцы, если кто-нибудь подвезет ее на машине, дождь-то лил как из ведра. А на гулянье они с подружкой собирались с двумя парнями, один тииз которых не только ей нравился, но ей казалось, что и она ему нравится, а уж упускать такую возможность Хуанита не собиралась. Но сначала надо было найти дона Карлоса и попросить у него разрешения убраться в Хижине пораньше. Обычно он обедал не дома, поэтому мысль была неплохая, но его необходимо разыскать, а она не могла придумать, куда еще позвонить. Без всякой надежды Хуанита снова набрала номер Хижины. «Пожалуйста, – подумала она, вкладывая в эту просьбу всю душу, – пожалуйста, пожалуйста, пусть он снимет трубку…»

Но в чем же была настоящая причина? Он действительно убил этого человека только потому, что не мог видеть, как тот беспардонно вовсю наслаждается жизнью? Что-то в душе подсказывало Карлосу, что нет, причина в другом, а это, конечно, сыграло свою роль, но никак не решающую. Он все больше и больше запутывался и пребывал поэтому в странном беспокойстве – что было недопустимо, – заставлявшем его искать и искать ответ, чтобы докопаться до первопричины.

Он ехал в Сан-Педро медленно, потому что ветер яростно хлестал по ветровому стеклу, и пришлось даже включить фары. Обычно Карлос и в дождь ходил в городок пешком, но сейчас, когда все уже давно наслаждались аперитивом, он очень торопился. И всю дорогу до бара «Арукас», пока машина еле ползла, Карлоса неотступно мучил вопрос, поселившийся в его голове, пока он расхаживал по гостиной Хижины: так почему же все-таки он убил судью Медину?

Ему все больше и больше казалось, что на самом деле смерть судьи загнала в ловушку его, Карлоса. И если один раз этот человек уже ломал его жизнь, то теперь он сделал это вторично. Но теперь он сделал это после своей смерти – так обломки судна появляются на поверхности, когда корабль уже лежит на дне. Это не давало Карлосу покоя: он все задавал и задавал себе вопросы, ища первопричину, ради которой стоило так рисковать несколько дней назад и, возможно, подвергаться риску в дальнейшем. И через эту щель вползли подавленность и заторможенность – в их власти он был еще час назад, расхаживая взад-вперед по гостиной, словно зверь в клетке. После того как он простился с Кармен у дома Муньос Сантосов, прошло совсем немного времени, но все рухнуло, и примириться с этим Карлос не мог.

Но сколько он ни ломал голову, не было его поступку другого объяснения, кроме внезапного порыва, вызванного сначала удивлением и гневом, когда он узнал судью, а потом и яростью – Карлосу стоило неимоверных усилий сдержаться: в ту минуту он на себе испытал, что значит «кровь закипела в жилах». Да какое ему было тогда дело до жизни этого дряхлого старика? Может быть, причина в высокомерии, с которым тот позволял себе жить, ни в малейшей степени не испытывая угрызений совести и больше всего любя самого себя, что и означало для него любить правосудие? Раньше Карлос почти не обращал на судью внимания, хотя его манера держаться выдавала человека властного, несправедливого и непогрешимого.

Но ничего нельзя делать из-за внезапного порыва, а уж убивать – тем более. Сейчас Карлос понимал это со всей отчетливостью, после того, как несколько дней витал в облаках – это он тоже отчетливо понял – и ничего не видел из-за радостного возбуждения от того, что все прошло так гладко. Сначала это возбуждение, а потом роман с Кармен Валье, в который он ушел с головой, и опять – теперь из-за этого – витал в облаках. Но вот преступление и то, в каком положении он оказался, предстали перед Карлосом такими, какими они были на самом деле: реальный мир ворвался к нему серым ветреным днем, чтобы нанести сокрушающий удар, и случилось это после первой ночи, которую они с Кармен провели вместе.

И все-таки Карлосу хотелось думать, что его подавленность – следствие радостного возбуждения, а не бремя убийства судьи Медины, которое превращало его в глазах общества в преступника и лишало сострадания даже со стороны самых близких друзей. Может быть, он так пал духом потому, что Рамон Сонседа, с которым они встретились сегодня утром, предложил создать группу для охоты за убийцей? Карлосу вовсе не улыбалось постоянно, с кем бы он ни разговаривал, следить за каждым своим словом, боясь выдать себя. Ничего хуже и представить нельзя: он был на грани истерики, нервного срыва, который рано или поздно заставит его выдать себя.

Но существовала Кармен. Карлос был так счастлив с ней, так умиротворен и в то же время так возбужден, что понимал: это не обычная любовная связь, а что-то несравненно более глубокое. Поэтому он жалел теперь, что убил судью: ведь это крайне осложняло его положение, делало его необычайно уязвимым. Совсем непросто будет удерживать линию обороны сразу на нескольких фронтах; более того, Карлос знал, что ему не по силам такое напряжение. Значит, он должен стряхнуть подавленность – теперь Карлос отчетливо понимал это, – потому что необходимо как можно скорее избавиться от душевного состояния, которое в недалеком будущем может выдать его. Пока в глазах других Карлос не имел никакого отношения к убийству: у него было прекрасное алиби, и никто не обращал на него внимания. Но все равно надо быть осторожнее: допустить какую-нибудь оплошность так просто! Если он уедет вместе с Кармен, кто вспомнит о нем в ходе расследования? Исчезнув из-за любви, он… исчезнет со сцены. Никто не свяжет его имя с убийством судьи Медины, и уж тем более, если его тут не будет. Карлос очень надеялся, что судья де Марко в конце концов закроет дело – убийцу найти нельзя, это просто невозможно.

Но пока Карлос крутился в прилегающих к площади переулках, ища, где бы поставить машину, в его сознании снова возник вопрос: так почему же все-таки он убил судью Медину? Ему все больше и больше казалось, что он не имеет к этому поступку никакого отношения, и было жизненно необходимо снова ощутить, что совершил его он, Карлос, – чтобы суметь окончательно избавиться от всего этого.