Карлос готов был испепелить парня взглядом, но голос Кармен заставил его сдержаться.

– Да, пожалуйста, – сказала она.

Официант перечислял блюда, но названия их тут же вылетали у Карлоса из головы, поэтому он не стал ни во что вникать и, в конце концов, заказал то же, что и Кармен, – лишь бы официант исчез как можно скорее.

– Что вы будете пить? Воду? Вино?

«Чтоб ты провалился!» – вопило все внутри Карлоса.

– Я – воду, и, пожалуйста, без газа. Карлос, – сказала Кармен с подчеркнутой любезностью, прозвучавшей несколько преувеличенно, – вино выбери сам, ты же знаешь, я люблю, когда это делаешь ты.

– У вас есть карта вин? – иронически спросил он, словно ожидая отрицательного ответа.

– Конечно, сеньор. Сейчас принесу.

Карлос умоляюще посмотрел на Кармен. Она откинулась на спинку стула, издала какой-то звук, значение которого ускользнуло от Карлоса; тут же села, как раньше, и ее прекрасное лицо придвинулось к нему. И тогда Карлос заметил, что глаза ее слишком блестят, и она зажала рот руками, пытаясь сдержаться, – Кармен смеялась. Она смеялась и ничего не могла с этим поделать, смеялась открыто и громко, и Карлос понял, что вся эта сцена доставила ей огромное удовольствие, но главное, что острые углы сглажены.

Марта Абос спала как убитая, и Сонсолес решила спуститься на кухню, сделать себе омлет и приготовить салат. Она привезла сестру из бара «Арукас» и уложила ее спать, предварительно убедившись, что кормить Mapту придется не раньше вечера. Взбивая яйца в глубокой тарелке, Сонсолес думала о том, что безумная жизнь сестры перешла все границы пристойного, что Марта дошла до той грани, переступать которую нельзя, и когда та проснется, придет в себя – не от сна, а от похмелья, – придется вмешаться в эту историю, и нечего тут рассуждать. С другой стороны, каждому иногда необходимо – одним чаще, другим реже – потерять голову, размышляла Сонсолес; их ведет не желание – потребность. Да она и сама не жила монахиней после развода. Но поведение сестры изменилось так внезапно, что у этого должна быть причина.

Подумав об их компании, Сонсолес обратила внимание на странное совпадение: как правило, все они проводили половину летнего отпуска, или его большую часть, без детей – те выросли и обычно их отправляли на пару недель в летний лагерь, или по обмену за рубеж, или в какой-нибудь иностранный колледж подогнать иностранный язык то есть английский, единственный, что ценят в испанском обществе в конце века. Этим летом все ребята разъехались, кроме детей Аррьясы – они отбыли повинность в прошлом месяце, – да еще нескольких подростков в поселке. А родители как будто перенеслись – хотя теперь они жили в другом ритме – во времена, когда они были просто компанией молодых специалистов, недавно переженившихся или собирающихся жениться, и только и делали, что развлекались дни и ночи напролет; тогда они сами – или случайность – еще не взвалили на плечи бремя родительской ответственности, которое связало их по рукам и ногам.

Но, наверное, выражение «перенеслись» имеет слишком широкое значение и не подходит к ограниченному набору их развлечений. У самой Сонсолес детей не было, и, разведясь, она не вышла вторично замуж. Поэтому она спокойно наблюдала за другими, все подмечая. Ей бросалось в глаза, что все в их компании вели себя с унылым однообразием, словно совершали нечто вроде летнего ритуального танца, и только в разговорах позволяли себе некоторую вольность. Но отсутствие детей развязывало им руки – они становились свободнее… в том числе и от своих обязанностей. Что бы сказали дети Марты и Адриана, увидев Марту сегодня днем в баре «Арукас»? Но Сонсолес тут же подумала, что ни муж Марты, ни дети не проявили должной осмотрительности, когда та пристрастилась к спиртному. Да, она неправильно поставила вопрос, вернее спросить так: что подумала бы Марта, посмотрев на себя со стороны – полупьяная в баре «Арукас» среди бела дня, во время аперитива, не ложившаяся со вчерашнего дня?

У Сонсолес не было детей, поэтому она могла отстранение наблюдать подростковое поведение многих родителей, у которых вдруг оказалось вдоволь времени, и они могли проводить его, как им вздумается, забыв о порядке, который царил или должен был царить в семье. В отсутствие детей они растерялись, увидев, как на их глазах рушится или меняется – в каждом случае по-разному – тот жизненный ритм, за неукоснительным соблюдением которого они строго следили с утра до вечера, и как они остаются наедине с зеркалом, а в нем видят только постаревших себя и пустоту вокруг. И тогда возникает искушение и желание наверстать упущенное, отыграть время, отданное детям. Кроме того, Сонсолес обратила внимание, что обычно они предпочитали плыть по воле волн, а не принимать решения.

Исключение в их узком кругу составлял, пожалуй, лишь Рамон Сонседа, потому что он разбогател недавно и его систему ценностей определяла алчность: домашний очаг представлялся ему скорее местом, где можно похвалиться достигнутым, а не пространством, где протекает жизнь семьи. Сонсолес считала, что Рамон неплохой человек, просто существовать он мог, лишь постоянно воюя с кем-то или с головой погружаясь то в один, то в другой бизнес. Поэтому на любой вечеринке Рамон ни минуты не находился в покое: переходил с места на место, от одной группки к другой, нигде не задерживаясь, особенно, если вечер устраивал он. Его жена и пятеро сыновей – их было пятеро, что выдавало его простонародное происхождение, – каждый на свой лад служили отцу фоном, извлекая из положения подданного всю возможную выгоду. И хотя в их кругу над ним вечно подшучивали, Сонсолес была симпатична смесь изворотливости и необразованности, сопровождавшая этого человека в его пути наверх.

Да, именно на вечере, который Рамон Сонседа устраивал по случаю начала летнего сезона, Сонсолес бросилось в глаза, как изменилось поведение ее сестры: Марта расхаживала среди многочисленных гостей так, словно чувствовала себя обновленной, словно она только что приехала и никого тут не знала, не была обременена дружескими связями и затерялась незнакомкой в толпе гостей на празднике, куда ее привело желание вознаградить себя за долгое заточение. Сонсолес показалось, что именно так вела себя сестра в тот вечер; но тогда это было просто ощущение, а осознала она его позже, когда другой случай заставил ее вспомнить это, и задуматься. На следующем вечере, который устраивал Рамон, Сонсолес показалось странным слишком вольное отношение сестры к сладострастному ухаживанию судьи Медины – вот тогда Сонсолес и задумалась, что же происходит с Мартой.

Что такого мог ей рассказать судья Медина? Что они рассказали друг другу, сидя вдвоем на диване на виду у всех, привлекая внимание остальных, до которого им не было дела, пока тому же Карлосу Састре, обычно такому выдержанному, не пришлось отвести Ану Марию, Фернандо Аррьясу и супругов Пита в сторону, чтобы те не слушали того, о чем говорили судья и Марта? Но ни один из двоих и бровью не повел, увидев, что люди отодвигают кресла на подобающее расстояние, чтобы не слышать их и не быть нескромными. Потом, сделав над собой неимоверное усилие, Сонсолес спросила Карлоса, о чем разговаривала ее сестра с судьей, но Карл ос вышел из положения, сказав, что не помнит, хотя у Сонсолес осталось четкое ощущение, что беседа их выходила за рамки приличий.