«К тому же дружеская поддержка у меня есть», – подумала Мариана, глядя на открывшую дверь Кармен Фернандес. Но, продолжала размышлять она, бывает поддержка, которую ничто не заменит, даже такой крупной женщине, как она, как говорил обычно Энди, оглядывая ее тело, когда они лежали рядом, а ведь он был выше почти: на десять сантиметров и такой худой, что рядом с ней казался доходягой. Но доходягой очень крепким и ласковым, подумала Мариана.

– Добрый день, – поздоровалась Кармен. – Есть какие-нибудь важные новости?

– Добрый день. Новости только мелкие и случайные, – ответила Мариана, скрещивая руки под подбородком.

– Значит, нам по-прежнему не на кого повесить хорошее обвинительное заключение, – сказала Кармен. – Как жаль. Это было бы как нельзя кстати.

– Ну и язык у тебя, – заметила Мариана. – Надеюсь, нас никто не слышит, а то неприятностей не оберешься.

– Да брось ты, я всегда так разговариваю, с этим ничего не поделаешь. Ну, так что там у нас?

– Работы у нас много, вот что: эта история отнимает слишком много времени. У нас есть уверенность, и капитан Лопес ее разделяет, что убийца живет здесь и что он выкинул предметы, связанные с преступлением, хотя и далеко, но все-таки в этих краях. Еще одна часть опасной бритвы – половина рукоятки – найдена в местечке, расположенном в противоположном от Сан-Педро направлении, и это многое проясняет. У нас есть уверенность, что преступник скрылся в роще, вышел из нее в каком-то месте и направился туда, где живут отдыхающие, а не к реке; и благодаря орографии местности мы знаем, что пройти тут незамеченным гораздо легче, чем кажется. У нас есть уверенность, что преступник тщательно подготовил преступление, в частности, детально продумал обратный путь. Нам неизвестен мотив хотя в этом отношении у меня есть некоторые подозрения, и если мне удастся подтвердить один факт, то запрос надо будет направлять только в одно судебное учреждение. У нас нет убийцы – алиби одних не вызывает сомнений, алиби других установить трудно, потому что в тот день после обеда всех разморила жара и люди спали, что свидетельствует об их врожденном эгоизме. Что им, интересно, стоило время от времени поглядывать в окно, по крайней мере, пока перед их слипающимися от сна глазами не появится какой-то тип с опасной бритвой, с которой капает кровь?

Кармен удивленно посмотрела на нее.

– А еще говоришь, что мне надо следить за своим языком. – И тут же задумчиво нахмурившись, дела: – А откуда ты знаешь, что это был мужчина?

– Ты права. Это могла быть женщина.

Они задумчиво помолчали, каждая погрузилась в свои мысли.

– Знаешь, – сказала Кармен, – есть какой-то провал между косвенными уликами и фигурой убийцы. Чего-то тут не хватает, какого-то звена…

– Доказательств не хватает. Нам остается только копаться в прошлом, искать мотив и рассчитывать на бес_ конечное терпение следственной группы, с котором те собирают все данные, даже мелкие; они, я уверен, помогут нам обнаружить ошибку убийцы, благодаря чему мы и узнаем имя преступника.

– Ты по-прежнему думаешь, что есть свидетель? – Да. И этот свидетель пока не понимает, что именно он видел, я тебе уже объясняла. Точнее – не понимает, что виденное им может навести на след убийцы. Я, например, потеряла всякую надежду, что кто-то видел, как было совершено само преступление. Но я совершенно убеждена, что есть какие-то детали, факты, они кажутся пустяковыми, но они изобличают убийцу, и кому-то они известны, только он не связывает их с убийством, и я не устану это повторять. Но я не знаю, как всколыхнуть стоячую воду, чтобы увиденное всплыло, как заставить свидетеля или свидетелей связать то, что они видели, со смертью судьи. И тогда они увидят убийцу. Или позволят это сделать нам.

– Сколько в тебе уверенности!

– Нет, Кармен. К сожалению, совсем наоборот. Я начинаю нервничать из-за этого расследования: ведь убитый столько лет проработал в судебной системе, что слишком многие, – и Мариана указала пальцем наверх, – сильно нервничают и все время меня дергают.

– Уже?

– Да, уже, в той или иной степени, – ответила Мариана. – Но самое плохое еще впереди.

– Знаешь, Фернандо, я думаю, эта история уже испортила нам все лето. Во всяком случае, мне очень не по себе, правда-правда: ведь ко всему прочему еще думаешь, а вдруг убил кто-то из наших хороших знакомых? Такие же люди, как мы, совершили преступление, на которое способен только зверь. Потому что перерезать другому горло – это…

Фернандо молча вздохнул. События стали развиваться так, что образовалась небольшая, но запутанная сеть неудобств, которые постепенно грозили перерасти в конфликт, и он, как верно заметила Ана Мария, мог испортить летний отдых всем. А говоря проще, Фернандо считан, что действия судьи де Марко были не совсем правильными, ведь именно по ее вине тень подозрения легла на всех отдыхающих, а это уже могло породить серьезный конфликт – невидимое глазу подспудное отчуждение между отдыхающими и жителями Сан-Педро; до открытого противостояния никогда не дойдет, скажется только на взаимоотношениях, но именно этим и опасна напряженность: отчуждение закостенеет, и никто не знает, какая опухоль разовьется на этом месте. И все же Фернандо казалось, что Ана Мария, обычно такая трезвая в суждениях, сейчас не учитывала, по-видимому, что избежать всего этого было невозможно. Потому что, хотят они или нет, но преступление совершено, и от этого никуда не денешься. Тревога – наверное, так без преувеличения можно назвать это чувство? – расползлась полосой густого тумана, накрыв всех сразу и никого в отдельности. Изнутри и снаружи она окутала жителей городка и отдыхающих, проникла в души и пропитала чувства каждого и, вероятно, подпортит отношения между людьми, не бесповоротно, конечно, но отчасти. Кому хочется чувствовать себя в числе подозреваемых, когда речь идет о преступлении таком… да, правильно сказала Ана Мария, зверском.

– Потому что, Фернандо, по правде говоря, мы ведь целый день только об этом и говорим. Честное слово, я ужасно себя чувствовала во время аперитива, а ведь там были только свои! Конечно, если кругом одни подозрения и неуверенность, то поневоле начинаешь приглядываться и к тем, кого знаешь всю жизнь. Что же взять с городка? Там уже смотрят на нас настороженно и неприветливо, или будут так смотреть, в общем… – Ана Мария помолчала. – Фернандо, ты ничего не ешь. Ты хоть слышишь, что я говорю?

– Конечно, Ана, конечно, слышу. Просто я думаю. Одновременно. Я больше не хочу, я сыт, ты не беспокойся.

Он размышлял о том, что подозрения растут, как ком, когда начинаешь подозревать других, бессознательно распространять на них свои сомнения – такой своеобразный защитный рефлекс, – чтобы отвести от себя то, что принято считать постыдным грехом, даже роком. И именно это происходило с ними. Сначала – удивление и нездоровое любопытство; потом – возбуждение от того, что случилось нечто из ряда вон выходящее; а теперь – беспокойство и желание избавиться от того, что раньше воспринималось как главное событие лета. Но если им не следовало встревать в это, то как надо было себя повести?