оленями и блюда с ланями? Когда Добрушка, служанка Ульвхильд, вышла, Годо невольно повернул голову, глядя ей вслед, будто ждал еще какой-то вести.

– Если ты хочешь, – начал Свен, взглянув на Вито, – можешь сходить к ней ненадолго. Не хочу, чтобы она подумала… и ты сама тоже, будто я обращаюсь с тобой как с рабыней.

Он уже немного пожалел о своей вчерашней резкости. Все-таки Вито еще так молода и так сдружилась с Ульвхильд, пока он был за морем… Не слишком ли жестоко наказывать Вито за чужую вину заточением дома? Когда они станут жить вместе, злой язык завистливой вдовы станет им не страшен – Свен верил, что сумеет, как муж и господин, одолеть влияние жениной подруги.

Вито помолчала, внимательно разглядывая блюдо: на дне его бородатый мужчина в высокой причудливой шапке, сидящий верхом на быке, поражал копьем другого быка, поменьше. Линии рисунка на светлом серебре были тонко подсвечены золотом. Потом подняла глаза на мужа, слегка поджимая губы от нерешительности. Она никак не могла придумать, как ей держаться, и была рада, что здесь сидит Годо, с которым Свен разговаривает, а ей можно молчать. Но теперь она знала, как ответить, чтобы не выглядеть в его глазах глупым ребенком.

– Я не хочу идти туда, где о моем муже говорят неуважительно. Это задевает и мою честь. Пока Ульвхильд плохо думает… о вас, мне не следует у нее бывать.

Годо одобрительно хмыкнул:

– Слышишь, брат? Девчонка молодая, а понимает, что такое честь!

Однако Свен не улыбнулся в ответ, хотя мог бы радоваться – брат наконец признал достоинства его супруги.

– Но мы с тобой не можем вечно сидеть дома, как женщины, пока тут поблизости о нас говорят гадости. Я не хочу, чтобы моя жена, едва лишь я вернулся, не могла показаться у конунга без того, чтобы…

Свен запнулся: он не хотел говорить, что юная супруга стыдится его или жалеет о своей участи. У нее не было выбора, в этот брак она вступила вовсе не по собственной воле. Зная, что увез ее из дома и привязал к себе силой, Свен еще острее ощущал стыд при мысли о том, что приготовил ей участь не самую завидную. К чему тогда все эти шелка, блюда и чаши, если самого главного – чести – они не могут ему дать? Если связь с ним позорит Вито в глазах людей, а он только и может сделать, что запереть ее в доме, к одному несчастью прибавив другое? Осознав это все, Свен едва не пожалел о своей женитьбе. Не лучше ли ему было оставить эту девочку там, где взял, отдать Мстиславу, когда тот пытался выкупить сестру из плена? Пять красивых девок сулил…

– Я, наверное, еще слишком молода и глупа, – тихо подала голос Вито, и оба брата, не ожидавшие, что она вмешается в их разговор, удивленно воззрились на нее. – Мне еще не по годам рассуждать о таких делах… Но я рада, что ты, господин, и твой брат оба вернулись домой живыми… А о том, как вам поступать, чтобы уберечь свою честь, вы уж верно знаете лучше, чем сидящие дома женщины.

– Вот видишь! – Годо хмыкнул. – Она умнее некоторых других, хоть и моложе.

Однако на лице его отражалось подавляемое недовольство: он бы предпочел, чтобы умнее оказались как раз эти «некоторые».

– Так поедешь со мной в Доброжу? – Свен взглянул на Годо и встал.

Тот охотно поднялся; братья еще недостаточно привыкли к домашней жизни и хватались за любой повод куда-нибудь съездить.

– Поедем поищем тебе челядь, – пояснил Свен Витиславе. – Не скучай тут.

От сарацин полона не привезли – что брали, сбывали хазарским купцам еще в Тавьяке, – и новой челяди купить было не у кого. В ближайшем словенском селении Свен поговорил со старейшинами, предложил отдать ему до весны девку и отрока, обещав кормить, одевать и заплатить гривну серебром. Многие семьи, кто победнее, охотно отослали бы лишних едоков, кому зимой все равно нет дома работы. Сами отроки – те, кто два года назад были еще слишком молоды и не могли отправиться в поход, – в беседу важных людей не вмешивались, но горящими глазами рассматривали кафтаны, пояса, ножи, перстни и обручья Свена и Годо, сбрую их коней. Никто не будет огорчен возможностью пожить у таких людей, а там, кто знает, может, и получить от них оружие, когда они снова соберутся на войну…

Заручившись обещанием, что на днях старики выберут и пришлют в Хольмгард нужных людей, братья отправились обратно. С неба посыпалась снеговая крупа, при порывах ветра секущая лицо, и пришлось надвинуть шапки пониже.

По пути вдоль Волхова впереди мелькнуло что-то белое – будто сгусток снегового вихря. Но тут же Свен разглядел, что это женщина, и вздрогнул. Белая одинокая фигура на неприютном зимнем берегу, между серым небом и серым Волховом, она внушала жуть своей явной отстраненностью от живой, теплой жизни. Показалось – фюльгья, олицетворенная судьба, что показывается человеку в его последние дни и часы.

– Еж твою в корягу! – буркнул Годо, и Свен понял, что брат ее узнал.

Конечно, это Ульвхильд шла им навстречу, а позади нее следовала служанка и еще две девушки из Хольмгарда. Сблизившись, братья слегка поклонились ей с седел. Она равнодушно кивнула и тут же отвела глаза, но более оживленного приветствия они и не желали. Уж лучше бы она совсем их не замечала. Казалось, скажи она хоть слово – и это будет такое слово, от которого вовек не избавиться. Девушки, ее спутницы, при виде сыновей Альмунда прижались друг к другу; Годо заметил это и сразу понял: о них говорилось в девичьей у Сванхейд.

Встречные разошлись, никто не оглядывался. Щурясь под снегом, братья не смотрели друг на друга, но думали одно и то же. Надо с этим что-то делать. Ульвхильд молчаливо объявила им войну, и они отчасти понимали ее, хотя и знали, что ни в чем перед ней не виноваты. Она и сама не думает, в чем они провинились, она ненавидит их за то, что они вернулись, когда Грим погиб. Ей бы хотелось, чтобы весь мир погрузился в ту же скорбь, чтобы никого не было рядом удачливее, раз уж ей самой удача изменила. Чем эти двое лучше Грима, спрашивает она себя, и со страстью отвечает: ничем! Это они должны были погибнуть. Ей тяжело постоянно видеть сыновей Альмунда – живых, здоровых, разбогатевших на добыче, заслуживших восхищение и почет. В глубине души ей стала