Надев через голову тонкий вязаный джемпер цвета морской волны, она повернулась и секунду смотрела на него. Она могла бы сказать, что он был таким мужчиной, который никому не позволит что-то «делать» с собой. Слишком инициативный, слишком высокомерный, слишком большой. Но вчера вечером он заставил себя стоять в дверном проеме, пока она не поняла, чего хочет.

Итак… что же все-таки она собирается с ним делать?

Габриэль направился в душ. На его лице блуждала ленивая, легкая улыбка. Он до отказа открыл кран и медленно соскользнул спиной по стене, пока не оказался на полу, упираясь ногами в противоположную стену. Струи воды били в него, текли в глаза.

Что он наделал?

Никаких внезапных движений. Знал же, что не должен делать резких движений, когда ее рука так сильно сжимает его сердце. Конечно же, она вырвала из груди его сердце. Сейчас она стоит и брезгливо разглядывает его, будто оно какое-то неприглядное и окровавленное. И не знает, куда бы его положить, чтобы оно ничего не испачкало.

Он опустил голову на руки, и вода ударила его по затылку. Он чувствовал, будто его грудь широко раскрыта, но никто не протянет ему ее сердце, чтобы заполнить эту ужасную зияющую дыру.

Что же, в конце концов, он только что сделал с собой?

Джоли едва успела упомянуть о возвращении в Париж, как Габриэль возмутился. Спор разгорелся мгновенно.

– Ты провела здесь совсем не три дня! И не вернешься до вторника. К тому же еще один день мы потратим на обустройство твоей квартиры. Пятница на этой неделе должна быть моей.

– Габриэль, у тебя же вечером в пятницу будет большой банкет для актеров из Канн, получивших César[89]. Когда же ты найдешь время для меня?

Габриэль толкнул носком ботинка ближайшую стойку, и его движение было подозрительно похоже на пинок.

– Ночью, – пробормотал он.

Джоли скрестила руки. Конечно, она не очень-то возражает против того, что может произойти ночью, особенно если у него еще останутся силы, но должна же она провести черту.

– И в пять утра, – добавил он. Его выражение было задумчивым, пока он не поднял глаза и не уловил ее взгляда, а затем сложил руки, будто защищаясь. Это так подействовало на его бицепсы, что Джоли ощутила некоторое возбуждение. – Что скажешь?

– В пять утра я уже буду ехать в Ниццу, чтобы успеть на первый поезд. Я говорю «нет». Эта неделя должна быть очень короткой, как мы с тобой договорились, потому что в понедельник я буду занята с папиными врачами.

На его лице появилось противоречивое выражение. Так было всегда, когда она говорила о чем-то, связанном с инсультом отца, – жалость, какой-то намек на страх, оскорбленное разочарование из-за того, что он это чувствует. А еще ревность, обида и могучая застарелая ненависть. Он скрестил руки и впился в них пальцами.

– Если бы ты осталась, то смогла бы быть на кухне и наблюдать, могла бы чего-нибудь пожевать, а может, написать статью или что-то в этом роде, например, «Праздник для звезд», – убеждал ее Габриэль.

Он ведь и вправду совсем не умеет проигрывать? Все время возражает, приводит все новые и новые доводы.

Его идеи казались фантастическими. Делать то, что он предложил, было намного лучше, чем смотреть, как отец катает скалку по столу с таким видом, будто у него в жизни больше ничего не осталось.

– Габриэль, – отчаянно сказала Джоли. – Остановись. Не цепляйся за меня так сильно. – Он отступил на шаг, и его лицо погасло. – Прости. – Джоли потерла виски. – Я не это имела в виду, просто я… – Она сделала вдох, и ее голос упал. – Не усложняй все еще больше.

Снова война выражений у него на лице, и вдруг ярко вспыхнуло удовольствие.

– А это сложно?

Джоли впилась в него взглядом.

– Pardon, – настала его очередь говорить. – Я просто имел в виду, – неудержимая радость опять залила его лицо, – сложно со мной расстаться? Или сложно вернуться, – его голос помрачнел, – к Пьеру Манону?

Имя ее отца Габриэль всегда произносил таким же тоном, как и слова «этот ублюдок». Иногда «этот мерзкий ублюдок», но слово «ублюдок» было всегда.

– Послушай, я не хочу больше говорить об этом. Мы заключили соглашение…

– И ты его не выполняешь, – быстро сказал он. – Мы договорились о полных трех днях в неделю.

– И это означает, что я в Париже с пятницы до воскресенья, – решительно перебила его Джоли. – Поэтому уезжаю сегодня вечером. Как договорились.

– Что? – Руки Габриэля взлетели в негодовании. – Сегодня вечером? Почему бы не завтра утром?

– Потому что тогда не будет трех целых дней в Париже, – сквозь зубы сказала Джоли. Как будто ей самой хочется провести целую ночь в поезде, а потом справляться с депрессией отца вместо того, чтобы вечером свернуться клубочком и печатать заметки о прошедшем дне в уютной квартире недалеко от трехзвездного ресторана, куда она могла бы зайти, когда бы ни пожелала перекусить. И все это в ожидании мужчины, который умеет подарить женщине пять оргазмов подряд!

– И насколько поздно сегодня? – В голосе Габриэля прозвучало что-то похожее на панику. – Я думал… putain, Джоли.

– Я рассчитывала успеть на пятичасовой поезд. Поеду, когда закончится послеобеденный перерыв, – сказала она.

– Ты даже не останешься поесть? – угрюмо спросил он.

Черт возьми, это было таким нечестным искушением. Он был до невозможности неотразим.

– Прекрати!

– Ты могла бы сесть на поезд в девять. Все равно ты уедешь так поздно, что не увидишь отца до утра.

Джоли была в нерешительности.

– Тогда я не успею на метро. Хотя такси, наверное, будут на вокзале даже поздно ночью.

А может, и не будут. На самом деле она никогда не возвращалась в Париж так поздно.

Габриэль начал хмуриться.

– Где находится твоя квартира? В безопасном районе? Черт возьми, будет уже три утра, ведь так? Я не… не важно. – Он заворчал, и ее кожу стало покалывать везде, особенно соски. – Просто… ладно. Отправляйся пятичасовым поездом. Putain. А может быть, тебе следует уехать в четыре.

Он хмуро смотрел на свои ноги, а бицепсы на его скрещенных руках бугрились от расстройства.

– Спасибо, – ужасным голосом сказала Джоли, – что разрешил.

Он бросил на нее быстрый и дикий взгляд и что-то пробурчал.

Ничего себе. Все так наполнено желанием. И он заботится о ее безопасности. Возбужденный и милый. И чрезвычайно требовательный.

Он сжимал и разжимал кулаки, лежащие на сгибах его локтей.