Плотникову предстояло участвовать в торжестве, посвященном Дню губернии.

Многолюдное торжество начиналось днем, а ранним утром он посетил завод, производящий корабельные ракеты класса «море-море», именуемые «убийцы авианосцев». Еще недавно здесь простиралась пустошь, зарастающая лесом. Теперь же кристаллические цеха, казалось, опустились прямо из неба. Разбегались шоссейные дороги. Тепловоз осторожно тянул запломбированные вагоны с грузом готовых ракет.

Вдалеке светлели коттеджи персонала. И Плотников, оглядывая преображенный ландшафт, радовался воплощению своей индустриальной мечты.

Ему показывал цех директор, блондин в прекрасно сидящем костюме, в модных туфлях, в красиво повязанном галстуке, словно только что явился с великосветского приема. Цех сквозь стеклянную кровлю был освещен водянистым солнцем. На стапелях стояли ракеты. Их было четыре. Черные, глянцевитые, с заостренными головами и горбатыми спинами, они напоминали дельфинов, которые мчались один за другим. У ракет работали группы монтажников. Погружали головы в приоткрытые люки, светили лампами, встраивали в чрево электронные блоки, тянули жгуты разноцветных проводов, следили за показанием мониторов. У каждого дельфина билось электронное сердце, смотрели электронные глаза. В каждой заостренной голове таился чудовищный взрыв.

Работа монтажников была филигранной. Ракеты начинялись золотом, платиной, серебром. В них вживлялись лазеры, радиолокаторы, приемники инфракрасных лучей. В полете они обгоняли звук. Перед тем как убить авианосец, совершали немыслимый завиток и наносили разящий удар. Директор смотрел, как оживают ракеты, поворачивают хвостовые рули, словно дельфины колышут ластами.

– Мы, Иван Митрофанович, работаем в три смены. Портфель заказов переполнен. Министерство обороны торопит. Адмиралы на заводе днюют и ночуют. Здесь у нас, в губернии, начинаются морские сражения. Я бы вам, Иван Митрофанович, звание адмирала присвоил.

– Мы все адмиралы на корабле Государства Российского. Плывем сразу в трех океанах.

Плотников чувствовал, как после сердечного приступа к нему вернулась энергия. Его переживания и несчастья не могли помешать громадному упорному делу, в котором рождалась мощь государства. Он, положивший жизнь на создание первоклассных заводов, был строителем государства, укреплял, не давал покачнуться. А оно укрепляло его. Эти молчаливые, с осторожными движениями рабочие, вживлявшие в ракету электронное сердце, были лучше любых кардиологов. Он чувствовал себя исцеленным. Его труд был служением. Он служил Государству Российскому.

– Почему нас торопят, Иван Митрофанович? Готовятся к спуску на воду десятки кораблей, – говорил директор. – Фрегаты, корветы, эсминцы. Новые корабли – новое оружие. Слава богу, Россия строит новый флот. Нам надо успеть, не потерять океаны.

– Русская история – океан. Нас оттеснили к берегу, закупорили в тесных бухтах. Но теперь мы снова выходим на океанский простор русской истории. Ваш завод прекрасен. Кто-то стремится в Эрмитаж, восхититься работой великих мастеров. Кто-то едет по Золотому кольцу, полюбоваться на иконы и храмы. А я, признаюсь вам, иду по вашему цеху, изумляюсь изделиями ума и рук человеческих, и они мне кажутся прекрасней Рембрандта и Спаса Нередицы.

В этом солнечном цеху, без стука станков, лязга металла, чувствовалось гигантское напряжение мира. Сжатая пружина соперничества. На заводах Германии, верфях Франции, в военных лабораториях Америки создавалось оружие морского боя. Строились корабли, испытывались ракеты, конструировались невиданные системы космической навигации и лазерного наведения. И где-нибудь в Портсмуте в этот момент в цеху, похожем на дельфинарий, молчаливые рабочие начиняли ракету золотом, платиной, серебром. Встраивали прибор наведения. И кто-то шел по цеху, пережив недавний сердечный приступ, исцеляясь видом совершенных изделий.

– Средиземное море, Иван Митрофанович, как я понимаю, становится ареной борьбы, – говорил директор. – Мы снова возвращаемся на Ближний Восток. Строим базы на севере Сирии. Шестой американский флот господствовал там безраздельно, приближал авианосцы к Северной Африке. Все войны в Ираке, Ливии, Сирии, вся эта «арабская весна» проходят под прикрытием авианосцев Шестого флота. Эти ракеты, «убийцы авианосцев», ограничивают возможности американцев. Так что, Иван Митрофанович, рубеж сирийской войны проходит как раз по нашей с вами губернии. Нам впору учить арабский язык.

– И китайский, и английский, и немецкий, и польский. Все эти рубежи проходят через нашу губернию.

И вдруг наваждение. Море с ядовитыми взрывами. Росчерки бессчетных ракет. Раскалывается и тонет громада авианосца. Сшибаются в воздушных боях самолеты. Каплями горячего воска падают в пустыню. Волны огня и дыма, полные пепла ямы покрывают губернию. Сады, что недавно посадили на пустоши. Чудесный храм над рекой, где венчались с женой. Ледовый дворец, где Лера кружилась на фигурных коньках, брызгая ледяным серебром. Могилу матери с розовым камнем, где он посадил хризантемы. Все засыпает ядовитый горячий пепел.

Плотников прогнал наваждение:

– Я приехал к вам с просьбой. У нас в городе действует общество молодых изобретателей и конструкторов. Ребята конструируют роботов, беспилотники, ракеты и торпеды. Не могли бы вы у себя на заводе создать филиал общества? Пусть парни увидят реальное производство. А потом придут к вам – кто рабочим, кто инженером.

– Почему бы нет, Иван Митрофанович. Нам кадры нужны позарез. Дайте мне подумать, как лучше основать филиал.

– Вот и хорошо. Молодежь должна привыкать к серьезной работе. Должна послужить государству. Уж очень она изнежена, уж очень любит себя. Пусть принесет жертву во имя Государства Российского.

– Согласен с вами, Иван Митрофанович. Мы примем молодых людей на заводе.

«Пусть принесет жертву во имя Государства Российского» – звучала в нем последняя произнесенная фраза, когда он покидал завод и садился в машину. Навстречу ему, из другой машины, торопился вице-губернатор Притченко.

– Иван Митрофанович! Иван Митрофанович! – запинался Притченко.

– Зачем вы приехали, Владимир Спартакович? Мы бы могли встретиться в администрации.

– Иван Митрофанович, я торопился сказать. Торопился вас известить. – Притченко волновался, не решался сказать. На его лбу проступил розовый след от секиры, разделявший две половины лица.

Плотников видел, как наливается на лице Притченко след таинственной родовой травмы, мучительно предчувствовал, ждал дурное известие. «Пусть принесет жертву во имя Государства Российского. Во имя Государства Российского!» – звучало в нем металлическое эхо.

– Иван Митрофанович, стало известно, что ваш сын Кирилл уехал на Донбасс. Его друзья говорят, что он вступил в ряды ополченцев.

– Как? Ничего не сказал ни мне, ни матери?

– Друзья говорят, что он не вернется в Оксфорд. Поехал туда, где льется русская кровь.

– Боже мой, Кирюша! Он от меня сбежал! Я виноват!