Мы также должны признать, что не все вольноотпущенники являются грубыми и неотесанными. У некоторых очень светлые головы, и они внесли свой вклад в научные исследования. И это не просто оттого, что они использовались литературно образованными хозяевами в качестве чтецов и секретарей. Марк Антоний Гнифон, например, родился в Галлии свободным, но был брошен родителями и воспитан как раб. Человек, воспитавший его, дал ему образование и освободил. Говорят, Марк был крайне талантлив, обладал беспрецедентной памятью, изучил греческий и латынь, имел приятные манеры и легкий характер. Он никогда не просил оплатить его учение, вместо этого полагался на щедрость своих учеников. Он даже преподавал в домохозяйстве, где вырос Юлий Цезарь. Или вот еще Стаберий Эрос – вероятно, фракиец, который был куплен на открытом аукционе, а потом освобожден из-за его любви к литературе. Он приходил в восторг от республики. Он учил убийц Цезаря, Брута и Кассия. И был наделен таким благородным характером, что во время диктатуры Суллы бесплатно обучал детей тех, кто впал в немилость тирана. И еще был Леней, вольноотпущенник Помпея Великого и спутник его почти во всех походах. Рассказывают, что, еще будучи рабом, он бежал из цепей и вернулся в свою страну, где преподавал литературу. Потом он послал своему хозяину ту сумму денег, которую тот заплатил за него, но хозяин освободил его бесплатно, поскольку он имел легкий характер и был очень грамотным человеком.

Вольноотпущенники семьи божественного императора тоже, естественно, не относятся к «вульгарным выскочкам». Их близость к отцу государства дает им особое положение в обществе. Им платит император, и они часто накапливают огромные состояния и сами становятся рабовладельцами. Музик Скурран, например, был рабом Тиберия, но при этом сам владел шестнадцатью рабами. Они оказывали ему различные услуги и были людьми разных рангов – от счетовода и повара до камердинера. Более того, уникальность таких императорских вольноотпущенников была признана законодательно при императоре Клавдии, который позволил им заключать браки с гражданами и пожаловал их детям латинское гражданство. Обычные рабы, конечно, были бы серьезно наказаны, если бы вступили в связь с римскими гражданами, а их дети оставались рабами. И есть много таких императорских вольноотпущенников, которые выполняют ряд обязанностей в императорском доме. Я даже встречал одного, который был хранителем одежд, которые императоры надевают во время триумфов.

Некоторые из этих вольноотпущенников так близки к императору, что становятся его доверенными. Клавдий, как хорошо известно, советовался со своими вольноотпущенниками по самым разным вопросам, даже по вопросам государственной важности. Он утверждал: поскольку они не могут баллотироваться на должности или активно участвовать в политической жизни, на их мнение можно полагаться как на объективное. Были даже некоторые свободнорожденные граждане, которые добровольно становились рабами императора, чтобы присоединиться к его дому и помогать ему управлять империей. Я знаю, что многие представители старинных семей возмущены тем, что работы, которые традиционно выполнялись сенаторами, теперь передаются рабам. И надо сказать, что иногда это выглядит действительно странно. Один из вольноотпущенников Клавдия, Паллас, получил от сената награду в 15 млн сестерциев и стал почетным претором за проект закона о том, чтобы императорским рабам было позволено жениться на свободных римлянках. Желая продемонстрировать бескорыстие, он вернул деньги, утверждая, что ему достаточно его скромного дохода, а от чести быть почетным претором не отказался. Так сенат оказался в абсурдной ситуации, будучи вынужден хвалить старомодную «неприхотливость» бывшего раба, обладающего состоянием в 300 млн сестерциев. В то же время брат Палласа, которого звали Феликс, не продемонстрировал такой сдержанности. Клавдий назначил его прокуратором Иудеи, и тот, чувствуя себя в безопасности из-за близких отношений с императором, безнаказанно совершал всевозможные преступления и конфискации в провинции.

Эти императорские рабы и вольноотпущенники – сами себе хозяева. Они стоят в стороне от общества, и это наиболее ярко проявляется в том, как тесно они связаны друг с другом. Я видел несколько тщательно отделанных надгробных плит, созданных одним из них для сотоварища, работающего в той же части императорской администрации. Я даже видел могилы, где они будут лежать вместе после смерти: в таких близких отношениях они находятся при жизни.

Но это исключения. Большинство же вольноотпущенников не могут удержаться от показухи в попытке продемонстрировать, что они в некотором смысле «истинные римляне». Вы видите это повсюду на их могилах. Они, похоже, рассматривают надгробия как заявление о себе вечному городу и его гражданам. Это отчасти понятно, но их могилы всегда так великолепны и витиевато украшены, там присутствует такое самовозвеличение… часто при вполне скромных достижениях тех, кто в них лежит. Вольноотпущенники нередко пристают к вам с подробными рассказами о том, как они богаты, и не могут понять, что истинное богатство не нуждается в рекламе, ибо проявляет себя в сдержанных манерах и характере человека. Тот мой сосед, Трималхион, которого я упоминал раньше, обрушивал на меня детальную информацию о том, сколько пшеницы производят его имения и сколько волов приступили к работе сегодня утром. У него даже был специальный раб, который приходил и рассказывал подробности произошедшего за день: у рабынь Трималхиона родилось 30 детей, раб по имени Митридат был наказан за брань в адрес хозяина, 10 млн сестерциев сданы на хранение, а в садах Помпеи был пожар. Тут Трималхион оборвал его:

– Что это? – вопросил он. – Когда это я купил сады в Помпее?

– В прошлом году, – смиренно отвечал работник, – но они до сих пор появляются в счетах.

Тут Трималхион краснеет от гнева и величественно провозглашает:

– Я запрещаю вводить в мои счета купленные для меня поместья, если мне ничего не говорили об этом в течение шести месяцев.

Все это выглядело неловкой попыткой произвести на меня впечатление, и, естественно, я не верю ни единому слову.

Это было перед едой. А когда мы возлежали, ожидая ужина, к нам подбежали египетские мальчики-рабы и полили воды нам на руки, а другие с удивительной ловкостью обрезали наши ногти, выступавшие из сандалий. И делая это, мальчики громко пели. Пел, казалось, весь дом. Даже когда я заказал мальчику напиток, он громко пропел мне заказ. Можно было подумать, что вы пришли не на ужин, а на концерт. Потом появилась еда. Принесли огромный поднос. На подносе стоял бронзовый осел, на котором висели две корзины с черными и белыми оливками. Два блюда содержали набор деликатесов, включая ореховых сонь[26], посыпанных маком и сбрызнутых медом, а также кипящие колбаски на серебряной жаровне, украшенные черносливом и зернами граната. На подносе было выгравировано имя Трималхиона и вес серебра, из которого поднос был сделан.

Мы уже приступили к этим закускам, когда ввели Трималхиона, при музыкальном сопровождении. Он расположился на груде маленьких подушек. Его бритая голова торчала из алого плаща, а вокруг шеи – салфетка с широкой пурпурной полосой, как у сенатора. На мизинце левой руки – массивное позолоченное кольцо, а на следующем пальце – немного поменьше, из чистого золота с припаянными железными звездочками. А потом, на случай если эти драгоценности не будут видны, он обнажил правую руку, украшенную золотым браслетом и браслетом из слоновой кости с пластинкой из чистого золота. Но хуже всего в этой безвкусице было то, как он ею гордился. Когда Трималхион увидел мою ухмылку, то явно пришел в раздражение.