– Ягодка сказывала, ты великая чародейка и способна сотворить любое волшебство! – только недавней обидой и нахлынувшим отчаянием можно объяснить то, что юный княжич выдохнул сию глупость прямо в лицо московской властительницы.

– Милый мальчик… – замедлила шаг княгиня-мать. – Я к тебе так привыкла, Василий… Скажу прямо, ты мне сразу понравился, мой отважный новик. С самого первого дня. Я не хочу, чтобы колдовство нас с тобой поссорило. Боюсь, ты станешь меня ненавидеть. Как прочая Москва, почитающая меня ведьмой. Любое колдовство завсегда заканчивается враждой…

Такой ответ заставил юношу надолго задуматься. И лишь когда они вышли во двор, куда закатывались возки с мороженой рыбой, он неуверенно спросил:

– Так это возможно?

Но великая княгиня уже думала совсем о другом:

– Пелагея, это откуда? – громко поинтересовалась она.

– Так ведь ряпушка, великая госпожа! – запахнувшаяся в синий суконный плащ с собольей опушкой рабыня выглядела на этот раз истинно знатной княгиней. – На карачунов день пир у нас будет али нет? Переяславская ряпушка, известное дело, самым знатным угощением считается!

– Сразу семь возков?! На леднике и без того места нет!

– Помилуй, великая госпожа, зима на дворе! В амбар просто выгрузим, и ничего с ней не станет, – ответила ключница. И уточнила: – Девять телег, однако. Не семь.

Дальше были хозяйственные хлопоты: проверка ледников и амбаров, перекладка кошмы, осмотр подвезенных из Новгорода мехов, потом обед, потом Дума – и наедине с великой княгиней Василий более уже не остался…

Вечером он в отчаянии отправился на отцовское подворье – подумать в одиночестве, а заодно попариться и переодеться. Ведь при всей своей юности вместе с княжьей свитой в одну баню он все-таки не ходил. Мылся дома, яростно оттирая с себя мочалкой со щелоком грязь. Так яростно, словно бы желал смыть с тела и обиду на жизнь, и треклятое многоколенное худородство!

У оставленной же им без должной охраны Софьи Витовтовны сей день закончился захватывающей повестью о Петре и Февронье – полной приключений, коварства, любви и черного подлого колдовства.

А когда юная княжна Боровская улеглась в ногах госпожи, то неожиданно с грустью сказала:

– Жалко, что ты не научишь меня приворотам, матушка. У тебя очень хороший сын.

* * *

Княжич Боровский три дня ловил случай, чтобы опять остаться с правительницей наедине.

Ему повезло после очередного собрания Боярской думы – каковое прошло вовсе без участия великого князя. Сие случалось все чаще и чаще – великий князь посвящал себя пятнашкам и лапте, иногда скачкам и охоте на зайцев, качелям и катанию на горке. А на скучных заседаниях возле пустого трона стояла Софья Витовтовна и невозмутимо высказывалась:

– По мнению великого князя, долгая служба рода бояр Уховых должна считаться выше, нежели происхождение бояр польских, и потому место Уховым надлежит считать выше, нежели Лизивых… По мнению великого князя, тягло с лесов засечных считать непотребно, ибо вход в сии укрепления надлежит и вовсе закрыть, дабы смерды троп в оных местах не натаптывали… По мнению великого князя, купцам ордынским надлежит отвести столько же причалов у Москвы и Нижнего Новгорода, сколько царь ордынский русским купцам причалов перед Сараем и Астраханью дозволил…

И все хорошо понимали: так оно и есть, таково мнение московского правителя. Ибо несмышленый мальчик подпишет все то, о чем его матушка попросит. И именно так, как она ему подскажет.

Саму Думу княжич Боровский провел, разумеется, за дверью.

Ведь худородным на подобные почтенные заседания входа нет!

Однако сразу после выхода бояр – пристроился к Софье Витовтовне, в одиночестве идущей на женскую половину.

– Прости, великая княгиня, что тревожу просьбой… – приблизившись, громко прошептал Василий.

– Говори… – слегка повернула к нему голову женщина.

– Так верно ли, премудрая княгиня, что ты способна одарить меня знатностью?

– «Премудрая»? – Софья Витовтовна замедлила шаг и улыбнулась. – Ты начинаешь учиться лести, мой мальчик. Еще немного, и ты станешь истинным царедворцем!

– Я не мог не спросить о тебе, матушка, у княгинь из свиты и у разных людей. И все они сказывают, что твои предки… – княжич запнулся и поправился: – Что твои знания и умения их пугают.

– Именно, что пугают, – согласилась княгиня-мать. – Любви сие знание не приносит никому и никогда.

– Ты не права, княгиня! Мы тебя любим.

– И еще вы называете меня «матушкой», Василий. Ты и Ягодка. – Великая княгиня вовсе остановилась и положила ладонь ему на плечо. Заглянула в самые глаза. – Сие тепло греет мое сердце, мой мальчик. Но для остальной Москвы я, увы, «литовская ведьма». И меня готовы обвинить в чем угодно, от ранних заморозков до смерти мужа.

– Я никому не скажу!

Софья Витовтовна рассмеялась и снова направилась вперед по коридору.

– Княгиня! – поспешил следом княжич.

– Ты не самый знатный, мой мальчик, – на ходу ответила правительница. – Однако вовсе не худородный. Знатнее тебя сотни людей, худороднее тысячи. Совсем не сложно собрать целые полки, в каковых не будет никого родовитее тебя. Можешь не беспокоиться. Я найду способ давать тебе кормления в крупнейших городах и назначать воеводой в рати, в которых никто и никогда не станет затевать с тобою местнических споров.

– А потом я вернусь, и для меня опять не найдется места на пиру по случаю моей же победы! – горячо возразил Василий. – Потому что я худородный!

– Все не можешь забыть своей первой обиды?

– С тех пор я не стал знатнее ни на одно колено!

– Тебя это так мучает? – снова замедлила шаг княгиня.

– Ты рождена великой, Софья Витовтовна! – тихо ответил княжич. – Тебе не понять, что чувствуешь, когда внизу стола не хватает мест и тебя предлагают покормить на кухне. Когда тебя вовсе не пускают в палаты, ибо ты не достоин взгляда иноземных послов, либо на думный совет, ибо дела государевы не для твоих худородных ушей! Тебе не понять, каково знать, что сие есть твое клеймо на всю жизнь, сколь бы отважен ты ни был и каких бы побед ни достиг!

Софья Витовтовна поджала губы, глядя в лицо преданного ей юноши. Потом вытянула руку и провела пальцем ему по щеке, от левого глаза вниз:

– Люди не просто так проклинают колдунов, мой мальчик. Чародейство никогда не заканчивается добром. Все содеянное кудесником воздается ему троекратно.

– Ты сотворишь доброе дело, матушка! – горячо прошептал юный воин. – Стало быть, тебе воздастся добром!

– Я беспокоюсь не о себе, а о тебе, мой мальчик. Наш мир уравновешен. Приобретя в одном, всегда теряешь в другом. За свое большое возвышение ты рискуешь заплатить большим горем. Подумай хорошенько. Бабушка сказывала, люди очень часто жалеют о своих просьбах, но вернуть назад уже ничего не могут.