Служба, уже ставшая привычной за последние полтора года, текла своим чередом. Встреча утром с княгиней-матерью и следование за ней – в трапезную, в кладовые и амбары, в Думную палату, в великокняжеские покои, очень быстро ставшие похожими на обычные детские комнаты: груды игрушек, подушки, затупленное оружие и простая одежда, каковая предназначена для обучения ратному делу – а также для возни и баловства.

Иногда Софья Витовтовна задерживалась у царственного ребенка, иногда уходила раньше. Проверяла склады и погреба, крепостные башни и подклети, навещала храмы и святилища.

Когда правительница возвращалась поздно – начальник ее стражи оставался спать в горнице перед опочивальней, дабы встретить госпожу при пробуждении. Если Софья Витовтовна уходила к себе рано – княжич отправлялся на подворье, которое держали в Москве братья Владимировичи, совместно владеющие Серпуховым. Парился в бане, менял одежду, спал в перине – редкостное удовольствие. И еще до рассвета возвращался во дворец – дабы встретить пробуждение великой княжны в ее горнице.

Двадцать шестого августа старшему стражи в очередной раз повезло: после пяти долгих дней великая княгиня вдруг сказалась утомившейся и удалилась к себе в покои сразу после обеда – предпочтя государственным делам мягкое кресло, красивый вид из распахнутого в сторону Москвы-реки окна и спокойный голос своей чтицы, озвучивающей очередной свиток из глубоких княжеских сундуков.

Княжич Василий Ярославович отделился от свиты еще у дверей на женскую половину, прошел к боковому крыльцу, быстрым шагом миновал узкие пыльные улочки, дышащие душным августовским зноем, вошел на свое подворье, на ходу отстегивая поднадоевшую саблю, громко распорядился:

– Затапливайте баню, приготовьте чистое исподнее! И соберите ужин, я голоден.

Он спокойно дошел до крыльца – и только на нижних ступенях ощутил неладное.

Никто во дворе никуда не бежал, не суетился, не кричал, раздавая команды. Никто не спешил выполнять его приказов.

Княжич остановился, оглянулся на двор.

«Бунт?» – почему-то именно сия мысль пришла ему первой.

– Я приказал готовить баню! – повысил голос юный княжич и неожиданно для себя сорвался на хрип.

Несколько слуг из дворни подошли к крыльцу, как-то суетливо пряча руки и отводя глаза.

– Что-о?!! – снова попытался задать грозный вопрос Василий Ярославович.

– Тебя ждет письмо, княже, – наконец выдавил из себя старый приказчик. – Оно лежит на столе, в горнице твоего отца.

– Какое письмо?

Никто из слуг не проронил ни слова.

– Да что такое?! – Василий прикусил губу. Затем бросился в дом. Поддавшись тревоге, перешел на бег, заскочил в отцовские покои, толкнул дверь в горницу перед опочивальней. Замер на пороге. Сделал несколько шагов к столу, сгреб грамоту, сорвал с нее шнурок и развернул. Пробежал глазами. Громко сглотнул – и сел на мгновенно ослабших ногах. По счастью, на лавку.

Спустя сколько-то времени княжич услышал шорох у дверей – вскочил и развернулся:

– Отчего сразу ко мне не принесли?! – во весь голос заорал он.

– Да кто бы нас, смердов, во дворец бы пропустил? – упал на колени приказчик. – Помилуй, княже! Порешили ждать.

Юный воин сорвался с места, выскочил из покоев, из дворца. Со всех ног промчался через Кремль и вскорости влетел в великокняжеские хоромы, на второе жилье и на женскую половину – в покои московской правительницы.

Василий оказался в горнице настолько запыхавшимся, что говорить внятно не мог. И потому замер в середине комнаты, полусогнувшись и пытаясь перевести дух.

– Ты что себе позволяешь, отрок?! – подпрыгнула с перепугу дремавшая на сундуках кравчая. – Тут тебе не лапта!

Княгиня Салтыкова тоже издала возмущенный возглас – но какой-то неопределенный. Княжна Мария оборвала свое чтение, и даже великая княгиня, оторвавшись от спинки кресла, оглянулась через плечо.

– Ягодка… – выдохнул Василий. – Наш батюшка… Его… Его больше нет…

– Как нет? – выронила из рук свиток девочка.

– Мор… В Серпухове мор…

– Наш батюшка?

– О боги! – Княгиня все поняла первой, поднялась, пересела на сундук к малышке и крепко ее обняла, прижала голову малышки к своей груди. – Ягодка, милая… Моя сиротка. Мне так жаль, мне так жаль…

Девочка зарыдала. Правительница обняла ее еще крепче, поглаживая ладонью по голове:

– Поплачь, милая, поплачь. Тебе нужно выплакаться, Ягодка. Плачь, тебе станет легче.

– Ай, горе-то какое, горе! – охнули княгини из свиты. – Как жаль! Прими соболезнование, Ягодка! И ты, Василий! Ох, печалюшка-то какая, какая печалюшка…

Княжна плакала, княгини причитали, княжич пытался отдышаться. А когда смог восстановиться, то громко и размеренно произнес:

– У нас в Серпухове случился мор, Мария… Умерли все, Ягодка. Совсем все! Все наши дядюшки… Дядя Андрей, дядя Симеон, дядя Василий, дядя Иван… Все наши дяди, все их дети… Вовсе все, Ягодка, совсем все! Мы с тобою остались одни…

В горнице повисла тишина. Даже Ягодка от услышанного перестала всхлипывать.

– Они умерли все, Софья Витовтовна. Совсем все, – повторил юный воин. – Весь наш род! Все потомки нашего деда! Все до единого!

Великая княгиня медленно покачала головой. Вздохнула:

– Княгини, оставьте меня наедине с несчастными детьми. Хочу их утешить, как смогу.

Свита послушно поднялась и выскользнула за дверь.

– Большая беда, Ягодка, – снова погладила девочку по голове княгиня-мать. – Неисправимая беда. Иди в опочивальню, ложись в постель. Поплачь в подушку. Тебе надобно выплакаться.

Малышка послушалась, убежала – и московская правительница выпрямилась перед юным воином.

– Я правильно поняла, Василий Ярославович, что ныне ты оказался единственным потомком князя Владимира Храброго? – Женщина сложила ладони перед собой, подняв их «домиком». – Князя Владимира, единственного внука Ивана Даниловича Калиты из младшей ветви? Коли это так, то отныне ты есть пятый по знатности человек в Русском государстве. Просто пятый! А не кто-то из пятнадцатого худородного колена.

– Они умерли все, Софья Витовтовна! – выкрикнул юный стражник. – Совсем все! Наши дядюшки, наши двоюродные братья, сестры. Все! Все-е-е!!!

– Вот видишь, мой мальчик, – опустила сложенные ладони к животу великая княгиня. – Вот ты уже и перестал называть меня матушкой. Я сказывала тебе, что колдовство никогда не заканчивается добром? Я говорила тебе, что ты переменишься? Я советовала тебе отказаться от заклятия и положиться на мое покровительство? Я предупреждала тебя? Я отговаривала? Но ты не послушался. Ты не послушался, мой мальчик, и вот уже я для тебя больше не матушка. Теперь ты смотришь на меня с ненавистью и речешь литовской ведьмой Софьей Витовтовной. Как видишь, мой мальчик, я не зря брала с тебя кровную клятву верности. В сем деле нужна осторожность. Ибо чародейство никогда не приносит благодарности. Оно вызывает только ненависть. Но ненависть не к тому, кто желал колдовства, а к тому, кто откликнулся на сию страстную просьбу!