Последовала пауза.

— Хорошо, — заговорил Пейн. — Сколько?

— Денег? Ни цента.

— Не понимаю.

Джон засмеялся.

— Не хлебом единым жив человек[77]. Как бы то ни было, у меня целая булочная. — Его тон стал резким. — У вас есть сын, его зовут Уэнделл Пейн, он один из светочей факультета английского языка и литературы в Принстоне и считается многообещающим поэтическим критиком. Одно слово молодого профессора Пейна...

— Ты маньяк, — прервал его Роланд Пейн. — Теперь я в этом уверен. Ты всерьез предлагаешь, чтобы я убедил сына написать благоприятную рецензию на сборничек твоих дрянных стишков?

— Не просто благоприятную, мистер Пейн. Восторженную.

— Твое исследование моей личной жизни явно не охватывало характер моего сына. Уэнделл способен на сочинение лживой рецензии не более чем на взлом сейфа принстонского казначея. Он просто не станет этого делать.

— Даже чтобы спасти своего почтенного отца от позора? Опубликование этой красной книжечки, мистер Пейн, может повлечь за собой вашу дисквалификацию.

— Это отпадает! Я не буду его просить!

— Ну, это ваша проблема, не так ли? — Эллери услышал повизгивание дверной ручки. — Времени достаточно. По моей просьбе Дэн Фримен отправил экземпляр моего сборника вашему сыну для рецензии, сопроводив его личной запиской. У вас есть время до следующего выпуска «Сэтерди ревью», посвященного поэзии. Буду ждать с нетерпением. Да, мистер Пейн? Вы хотите что-то сказать?

— Нет, — донесся сквозь фрамугу тихий ответ адвоката.

Эллери услышал, как дверь комнаты Пейна открылась и закрылась, а потом неторопливые шаги Джона Себастьяна по коридору.

Он также услышал металлический лязг, как если бы кто-то свалился на кровать.

Эллери почувствовал, что дрожит всем телом.

Это был не Джон. Это не мог быть Джон даже в самые худшие его моменты. Джон, которого знал Эллери, и в которого влюбилась Расти Браун, был совсем другим человеком.

И тем не менее этот человек не мог быть никем другим.

Вынести такое было невозможно.

* * *

Девятую рождественскую посылку обнаружил вечером Роланд Пейн. Он поднялся к себе сразу после обеда, сказав, что должен написать несколько писем, но спустился через две минуты. Его красивое лицо подергивалось, седые волосы растрепались, а маленький яркий пакет он нес так, словно подобрал его на китайском рисовом поле. Бросив его на стол, Пейн достал платок, вытер руки и, не сказав ни слова, вновь поднялся по лестнице. Эллери подобрал пакет.

На открытке с Санта-Клаусом тем же машинописным шрифтом были напечатаны два слова: «Джону Себастьяну».

Белая карточка в коробке содержала четыре машинописных строки:

А в девятый вечер Святок

Шлет любовь твоя в подарок

Для зверинца о б е з ь я н у —

Ключ без всякого изъяна.

Предмет в красной папиросной бумаге был обезьянкой, грубо изготовленной из ткани типа фетра. Выглядела она симпатично и при других обстоятельствах могла вызвать радостный визг женщин и усмешки мужчин. Но сейчас все уставились на обезьянку, как будто ожидая, что у нее вырастут рога и она начнет читать молитву задом наперед.

Эллери перевернул карточку. На обороте ничего не было.

— Есть предложения?

— Да! — рявкнул Джон. — Сжечь все это барахло!

Дэн Фримен усмехнулся в своем углу.

— Есть старая поговорка на идише, которую я рекомендую тебе, Джон. В буквальном переводе она звучит так: «Приятно шлепать чужую задницу». — Он поднялся с улыбкой. — Кажется, я начинаю этим наслаждаться.

Эллери поднимался к себе в комнату с отчаянием Эдмона Дантеса[78]в темнице замка Иф.

Снова зоологическая тематика. Вол, верблюд, рыба, а теперь обезьяна. В послании первый раз упомянут зверинец, словно с целью привлечь внимание к животным, оказавшимся среди подарков.

Эллери сосредоточился на упомянутых животных.

Вол. Верблюд. Рыба. Обезьяна.

Коровье. Жвачное. Водное. Примат.

Рога. Горбы. Плавники. Руки.

Он раздраженно покачал головой.

Быть может, материал, из которого они сделаны?

Вол — дерево. Верблюд — металл и эмаль. Рыба — живая ткань. Обезьяна — ткань. «Квин — каменная башка», — добавил Эллери, после чего взял дневник и попытался внести очередную запись.

Но слово «ключ» в сегодняшнем послании стучало у него в голове. Оно было использовано впервые. Как будто автор, раздосадованный его тупостью, решил дать намек попрозрачнее... «Моей тупостью? — подумал Эллери. — Но почему? Ведь подарки адресованы Джону».

Тем не менее он ощущал непонятную уверенность, что объектом насмешек отправителя был Квин, а не Себастьян.

Пятнадцать отдельных подарков за девять вечеров.

Ключ...

Ключ к чему?

В пятницу утром в доме витал дух враждебности. О правилах вежливости было забыто напрочь. Озадаченность и апатия подверглись химическим изменениям. Теперь все были обуреваемы гневом, пренебрегали пищей миссис Дженсен, бродили по территории по одному или угрюмыми парами, явно давая понять, что ничего не желают сильнее, чем выбраться отсюда. Сержанту Дивоу приходилось смотреть в оба.

Холодность между Джоном и Расти стала еще очевиднее. Ее усугубляло поведение Валентины и Мариуса. Они извергали потоки язвительных замечаний, якобы обращаясь друг к другу, но каждый раз попадая в истинную цель. В итоге стрельба по мишеням выгнала Джона из дома.

Расти последовала за ним.

— Неужели ты не понимаешь, чего добиваются эти двое? Что с нами случилось, дорогой? Мы не можем позволить им все испортить. Джон, что с тобой происходит?

Но Джон молча седлал пегую кобылу.

— Не езди сегодня верхом. В такую слякоть тропинка может быть опасной.

— Со мной все в порядке. Я просто хочу убраться подальше.

— От меня?

— Не от тебя, Расти. Просто мне хочется побыть одному. Что не так с этой чертовой подпругой?

— Я думала, люди собираются пожениться, чтобы не быть в одиночестве. — Расти понимала, что это безумие, но уже не могла остановиться. — Или ты пытаешься внушить мне, что это не так?