– Пусть и бездоказательно. Но судья с удовольствием влепит тебе пожизненное. Для этого вполне хватит и трех доказанных трупов. Ты же не отрицаешь, что заказал Шмита и его людей?

– Отрицаю. Я не заказывал их смерть. Я всего лишь хотел, чтобы за ними проследили…

– А ты уверен, Лиманов, что Арчинцев это подтвердит? Я, например, уверен, что на суде он признает свою вину. И еще заявит, что это ты велел ему убить Шкловского. Не на Воротынцева покажет, а на тебя. А знаешь, почему он так сделает? Потому что мы предложили ему программу защиты свидетелей. Ему изменят внешность, ему справят новые документы, и все, он другой человек. Но так ведь ему и бояться будет нечего, потому что он тебя на суде сдаст, а не своего настоящего босса. И убьет сразу двух зайцев – и новую жизнь на свободе начнет, и своих не предаст. Он на свободу отправится, а ты на остров Огненный. И гореть тебе там до конца своих дней… Ты всем хорошо сделаешь, Лиманов. Только себя погубишь. Скажи, тебе себя совсем не жалко?

Кирилл опустил голову. Жалко ему себя. Очень жалко. Но не станет он говорить об этом вслух. Он мужик, а не баба.

– Арчинцев – убийца, у него руки по локоть в крови, – продолжал давить на него Карагезов. – Ему не место на свободе. А ты вот можешь начать новую жизнь. Мы тебе предложим программу защиты свидетелей. Ты признаешься, что гражданин Воротынцев уговорил тебя взять на себя свою вину, и все, можешь считать себя другим человеком…

Кирилл покачал головой. Новую жизнь предложат ему самому, а его родители останутся в Гордынске. Кто защитит их и сестру? Менты? Может быть, хотя вряд ли. А кто защитит Настю? Менты просто не смогут ее найти, потому что Леня спрятал ее, и если вдруг что-то пойдет не так, ей долго не жить… Нет, Воротынцев не угрожал, но Кирилл и так все прекрасно понимал. Слишком уж хорошо он знал этого человека.

– Я бы с удовольствием, – вздохнул он.

– Так в чем же дело?

– Но я не хочу никого обманывать. Воротынцев не уговаривал меня взять на себя свою вину. Не было такого.

– Было, Лиманов, было… Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, парень. Ты думаешь, что мафия всесильна. Я даже знаю, что сказал тебе Воротынцев. Дескать, ментам заплачено, и они будут играть по его правилам… Да, ментам действительно заплачено. Только эти продажные менты погоды не делают. Во-первых, полномочий у них для этого не было, а во-вторых, они уже арестованы и ничем не могут помочь твоему боссу. А работа продолжается. Сдашь ты Воротынцева или нет, это уже неважно. У нас и без этого есть основания арестовать его. И его арестовать мы можем, и его ближайшее окружение. Окружение, в которое ты, Лиманов, не входишь, но куда хочешь войти ценой своей свободы. Хочешь, но не войдешь, потому что некуда будет войти. Если тебе вдруг – не знаю, каким чудом, – удастся избежать наказания, ты вернешься на руины той империи, которую создал твой покойный тесть. Только не избежишь ты наказания, если не признаешься в сговоре с Воротынцевым. И он пожизненный срок получит, и ты…

Карагезов говорил очень убедительно, его слова казались гвоздями, которые он вгонял в гроб свободы. Но последняя фраза вернула Кирилла к жизни.

– Что-то я не пойму вас, гражданин следователь. То Воротынцев получит пожизненный срок, то будет жить на свободе в свое полное удовольствие.

– Будет. Если мы не доберемся до него. А мы обязательно до него доберемся.

Даже тень досады не промелькнула в глазах Карагезова. Он уверен был в том, что дал арестанту достойное и убедительное объяснение. Но Кирилл ему больше не верил.

Что, если Карагезов куплен Воротынцевым с потрохами? Разве не может он играть сейчас по сценарию, утвержденному Леней? Может. Возможно, это не Карагезов, а сам Воротынцев устраивал сейчас Кириллу проверку на прочность. Если так, то ни в коем случае нельзя поддаваться на провокацию.

Лай караульных собак, выгрузка из вонючего автозака в живой коридор из солдат внутренней службы, окрики вертухаев, удары дубинками по почкам, издевательства на каждом шагу, переполненная камера… Не было ничего такого.

В следственный изолятор Кирилла доставили в оперативной машине, только там и передали на руки тюремной охране. Не избивали его, не унижали, разве что заставили раздеться догола, когда производили досмотр. Даже не заставили, а вежливо попросили. И врач на осмотре готов был выслушать все его жалобы. Только не жаловался ни на что Кирилл. Здоров он был. Пока здоров. А с сегодняшнего дня здоровье пойдет на убыль, ведь впереди его ждала камера смертников. Вернее, камера для тех, кого ожидало пожизненное заключение.

Но его отправили в обычную камеру. Сначала загнали в так называемую баню, позволив помыться под горячей водой, затем выдали матрас, белье и прочие тюремные «радости». А потом уже в камеру.

Это было помещение метров пять длиной и около трех шириной. Беленые стены, линолеум на полу, шесть железных коек в два яруса, сортир за кирпичной перегородкой, умывальник. Стол, холодильник, телевизор и всего пятеро арестантов. И «смотрящий» по хате не сидел на столе, выставив на обозрение свой потный, сплошь покрытый татуировками торс. И урки с гнилыми зубами не резались в карты в своем блатном углу. И «обиженные» не ютились в тесном пространстве между перегородкой и унитазом… Не было ничего такого. Но все равно приятного мало. Тоскливо здесь, и запахи далеко не самые приятные. И колючие взгляды сокамерников не радовали.

Двое сидели за столом, попивая чай и посматривая в экран телевизора. Крепкие на вид ребята, брутального типа. Они-то и глянули на Кирилла как досадную помеху, дескать, в камере и так места мало, а тут еще кого-то пригнали. Недовольно глянули, придирчиво. Но и Кирилл не таял под их взглядами. Он и сам на вид не слабак, если надо будет, сумеет постоять за себя. Эта уверенность в своих силах, отражаясь на его лице, подействовала на крепышей за столом и примирила их с мыслью о том, что придется подвинуться.

Один заключенный спал, головой уткнувшись в подушку. Маленький, щупленький, в шерстяном спортивном костюме. Другой сидел на койке, скрестив под себя ноги. Глаза закрыты, ладони прижаты к щекам. Похоже, мужик молился на свой мусульманский лад. Смуглая кожа, азиатский склад лица. Немолодой он уже – и седина в черных волосах проблескивает, и сетка морщин вокруг глаз. Пятый сокамерник, толстощекий тучный мужчина, лежал на койке и читал книгу, обернутую в газету. Эти трое не обращали на Кирилла никакого внимания.

Зато из-за стола поднялся крепыш с лысой шишковатой головой и деформированными ушами. Резкие и тяжелые черты лица, глубоко посаженные глаза под мощными надбровьями, искривленный нос, покатая борцовская шея. Неброский, но дорогой спортивный костюм на нем, тапочки на босу ногу.

– Я – Рома, – сказал он, перемалывая челюстями жвачку. Руки не подал, не улыбнулся.

– Кирилл.

– Здесь твоя «шконка», – положил руку на сетку ближайшей к двери койки Рома.

Нагибаться ему не пришлось, потому что свободное место находилось на втором ярусе. На первом спал щуплый арестант.