Подняв глаза, Рафель заметил проблеск улыбки на лице матери. Биа’ Ханна тоже увидела ее скрытое удовольствие. Она хлопнула мать по бедру, когда та повернулась, чтобы налить чай еще одной женщине.

– Ну вот! Видите, джаи Биа’? Видите, как мать краснеет от гордости за достижения сына? Она начнет искать ему жену еще прежде, чем солнце коснется края чаши. – Биа’ Ханна закудахтала, ее золотые зубы поблескивали в полумраке семейного хаси. – Заприте крепче своих дочерей, джаи Биа’, она захочет собрать их всех для своего татуированного сына!

Другие женщины засмеялись и присоединились к подшучиваниям, отмечая удачу Биа’ Пашо. Они улыбались Рафелю и бросали на него оценивающие взгляды. Его мать тоже смеялась и принимала шутки и лесть, уже не Биа’ Рафель, а Биа’ Пашо, Мать пашо . Великая честь.

– Смотрите! Он умирает от жажды! – воскликнула Биа’ Ханна, показывая на пустую чашку Рафеля. – Ты забыла нашего нового пашо .

Рафель улыбнулся.

– Нет, Биа’, я лишь жду перерыва в вашем словесном потоке, чтобы заговорить.

– Дерзкий пашо ! Если бы не кваран , я бы надрала тебе задницу. Не забывай, что именно я застала тебя за вырыванием бобов, когда ты был не выше моего бедра.

Женщины снова рассмеялись. Биа’ Ханна играла на публику и гневно размахивала руками.

– Тогда он сказал, что только хотел помочь…

– Так и было!

– …и что же осталось? Клочки зелени! Словно по полю пронеслись пыльные дьяволы. Хорошо, что теперь у него другая профессия, Биа’ Пашо. Твои поля не пережили бы его возвращения.

Женщины джаи хохотали, а Биа’ Ханна не унималась, вспоминая детские проступки Рафеля: каменный сахар, исчезавший, стоило ей отвлечься, перевернутые электростатические маски, козы с пылающими хвостами – озорные истории так и лились из ее золотого рта. В конце концов фонтан воспоминаний все же иссяк, она умолкла и смерила Рафеля взглядом.

– Скажи мне, почтенный пашо , кели действительно едят рыбу? Прямо из озер?

Рафель усмехнулся.

– Они спрашивали меня, действительно ли мы едим койотов.

– Ну да, ну да. Но традиция, Рафель… ведь ты же не ел рыбу?

Женщины затихли, глядя на него, затаив дыхание в ожидании ответа.

Рафель слабо улыбнулся.

– Нет. Конечно, нет.

Биа’ Ханна рассмеялась.

– Вот видите, джаи Биа’? Кровь непременно подаст голос. Можно увезти джаи в Кели, но кровь себя проявит. Иначе и быть не может.

Женщины глубокомысленно кивали, изображая уверенность, но в их глазах читалось облегчение, что он не нарушил традиции джаи. Джаи скорее умрет, чем съест поганую рыбу. Джаи следуют старыми путями.

Разговоры возобновились, и о Рафеле забыли за жаркими обсуждениями, когда будет дождь и не слишком ли часто дочь Биа’ Ренадо видели в компании женатого крюковоина.

Рафель посмотрел на дверной проем. Двор был залит солнечным светом. Сквозь жар и сияние проникали мужские голоса: отца и его друзей‑крюковоинов. Вскоре Рафель присоединится к ним. Они подтолкнут к нему традиционную чашку меза и осторожно отступят, соблюдая кваран . Через десять ударов сердца он возьмет мез с камней двора, они поднимут чашки к синему небу, плеснут немного в пыль и выпьют до дна, пока терпкая жидкость не испарилась с пропеченной земли. Затем повторят ритуал снова и снова, выплескивая и выпивая, становясь все пьянее, пока солнце не коснется горизонта, окрасив алым кости старого города.

Прислушавшись, Рафель мог разобрать слова. Смеющийся голос отца: «Он такой умный вовсе не в меня, должно быть, в деда», – и все крюковоины хохочут, вспоминая Старого Гавара, который вертел крюконожи, словно торнадо, и плевал на могилы пашо , убитых им во время Нашествия на кели. Легендарные подвиги легендарных времен. Теперь толстые колеса кели безнаказанно катались по Сухой Чаше, дети джаи слушали передачи кели и говорили на сленге кели, а внук Старого Гавара запятнал себя с ног до головы секретами келийских пашо .

Рафель помнил деда: высохшего, тощего человека в распахнутом красном халате, выставлявшем напоказ мужественную белую поросль на костлявой груди. Мужчина среди мужчин. Великий джаи, пусть ему и исполнилось полтора века. Рафель помнил черные ястребиные глаза старика, пронзавшие мальчика взглядом, когда дед подтаскивал внука поближе, чтобы нашептывать ему о кровавых битвах и учить понимать жизнь, как джаи. Он бормотал темные тайны в ухо Рафелю, пока мать не ловила их и не уводила сына прочь, ругая Старого Гавара за то, что тот пугает мальчика, а Гавар сидел, парализованный, в своем кресле и довольно улыбался, уставившись воспаленными черными глазами на внука.

Рафель тряхнул головой, отгоняя воспоминания. Даже в далеком Кели старик шептал о крови в его снах. Такое не забудешь. Особенно в Кели. Следы деяний Гавара были повсюду: памятники погибшим кели, отравленные пеплом озера, зарубки от крюконожей на мраморных статуях, руины‑скелеты сожженных зданий, которые так и не восстановили. Там, где Рафелю снился дед, кели метались в ночных кошмарах.

Рафель осторожно поднялся и обернул вокруг тела свои одежды. Женщины подались назад, инстинктивно соблюдая кваран , три метра в помещении, два на солнечном свету. Так будет продолжаться десять дней – или пока он не умрет. Традиция. В Кели уже не следуют старыми путями.

Бессмысленно объяснять, что кара давно миновала. Традиция укоренилась слишком глубоко, и к ней относились так же серьезно, как к мытью рук перед едой и дням сева перед дождями.

Рафель выскользнул на раскаленный двор. Отец и другие крюковоины позвали его. Он махнул в ответ, но не подошел. Вскоре он присоединится к ним и напьется до бессознательного состояния – однако вначале закончит свое паломничество.

Мез, разумеется, ядовит в больших дозах – и даже в малых токсины со временем накапливаются, увеча несоразмерную часть мужской популяции.

Джаи следуют ритуалу дистилляции из пустынного растения, что ослабляет действие токсинов, но традиция требует, чтобы часть их оставалась. Первые попытки изменить процесс приготовления меза были встречены враждебно. Если пашо хочет реорганизовать эту процедуру, ему лучше действовать внутри своего сообщества, поскольку джаи относятся к внешнему влиянию с крайним подозрением.

Пашо Эдуард, CS1404

(Восстановленный документ, область Сухой Чаши, XI 333)

Хаси был старым, старее большинства домов в деревне, и располагался рядом с центром, на пересечении трех переулков. Отсюда легко было оборонять перекресток. Стены дома достаточно крепки – их возвели в те времена, когда пули еще не стали мифом, и кровь часто текла по этим улицам.

Вблизи становились заметны признаки возраста. По глиняным стенам змеились трещины. Длинные лианы цеплялись за фасад, разрушая здание. Толстые деревянные двери стояли нараспашку, демонстрируя облупившуюся небесно‑голубую краску и побелевшую расщепленную древесину. В дверном проеме колыхалась обтрепанная электростатическая занавеска, красно‑черная, в традиционном джайском стиле.