– Мез – для джаи. Баджи – для кели.

Рафель вздохнул.

– Ты что, перестанешь быть джаи, если выпьешь их рисового вина? Оно впитывается в человека и меняет его? – Он глотнул жгучего меза. – Даже ты пил рисовое вино.

Старик пренебрежительно отмахнулся.

– Только когда штурмовал их водяной город.

– Однако оно касалось твоего пустынного языка, – улыбнулся Рафель. – Ты что же, превратился в кели?

Старый Гавар жестоко улыбнулся.

– Спроси у кели.

– Для меня нет разницы.

– Для тебя? Ты цепная собачонка. Не сомневаюсь, кели понравились твои беззубые пустынные укусы. Ты не джаи. Теперь ты один из них.

– Это не так. Кели сразу видят, что я джаи: по моему выговору, моим глазам, крюконожу, смеху, приверженности старым путям. Как бы долго я ни бродил по их мостам и ни плавал в их тысяче озер, я никогда не стану кели.

Старик раздраженно поморщился.

– И раз кели отвергают тебя, ты считаешь себя джаи?

Рафель поднял глиняную чашку с мезом.

– Я в этом уверен.

– Нет! – Старик с силой опустил свою чашку. Та разбилась, разбрызгивая мез и глиняные осколки. Он смахнул осколки, не обращая внимания на острые края. – Ты не джаи! Если бы ты был джаи, ты бы не сидел здесь, болтая языком! Ты бы вытащил свой крюконож и зарезал меня за оскорбление!

– Это не путь джаи, дед. Это твой путь.

Старик ухватился за край очага и медленно выпрямился, тощий, искалеченный ястреб, в глазах которого пылал огонь былых битв. Вцепился в дымоход и прошелестел сочащимся осуждением голосом:

– То, что я делаю, и есть путь джаи. Я джаи. – Он подтянулся выше. – Вы, пашо , хотите заставить нас бросить крюконожи и зарыть в землю акустику, чтобы больше никто не слышал ее плача. Вы прячете от нас технологии и даете их кели. Вы не можете изменить историю. У джаи есть письменность, мы ведем собственную летопись. Мы знаем коварство пашо . Когда я спалил Кели, пашо ложились под мой крюконож, словно колосья пшеницы. Я окрасил их белые одежды кровью. Скажи, что они забыли меня. Скажи, что они не хотят избавиться от джаи!

Рафель делал умиротворяющие жесты, призывая деда сесть на место.

– Это осталось в прошлом. Мы, джаи, больше не воюем ни с Кели, ни с пашо , которые там живут.

Старый Гавар натянуто улыбнулся и потер искалеченную ногу.

– Война бесконечна. Я тебя этому учил.

– Ты по‑прежнему являешься кели в кошмарах.

– Жаль, что они не выучили урок и не остались по ту сторону гор. – Усмехнувшись, Старый Гавар медленно сел. – Когда мы сожжем Кели в следующий раз, милосердия не будет. Говор кели больше не отравит уши наших детей.

– Ты не сможешь вечно ограждать Сухую Чашу от внешнего мира.

– Это слова пашо . Моего внука, который пришел, чтобы предать нас.

– Джаи имеют право обладать знанием, как и кели.

– Не пытайся скормить мне эту падаль. Ты пришел, как и все пашо , держа знание в одной руке, чтобы другой схватить власть. Ты будешь сидеть, скрестив ноги, медитируя, как древние мудрецы, а затем посоветуешь нашим людям вырыть каналы, взяться за строительство дорог и фабрик. Но я знаю твою истинную цель.

– Мы строим цивилизацию, дед.

– Ты погубишь нас.

– Тем, что колодцы джаи будут полны даже в засушливые годы?

– Так вот что ты предлагаешь? – Старик горько усмехнулся. – Вечно полные колодцы? Лучший сорт красных бобов? Нечто, что облегчит нашу жизнь? Что продлит ее? – Он покачал головой. – Я достаточно долго наблюдал за вашим культом Открытого Ока и знаю, к чему стремятся пашо . Даже кели не смогли вырвать спасение из ваших татуированных кулаков, когда мы напали. Мы, джаи, резали этих мягких водяных людей, словно коз. Ты не спаситель. Ты наша погибель. Убирайся, внук. Убирайся из моего дома. Кем бы ты ни был, ты не джаи.

Письменность – ключ к выживанию. Культура, умеющая писать, способна сохранить и распространить свое знание. Первой меткой мудрости всегда должен быть алфавит, ключ ко всем знаниям. Алфавит, который я использую сейчас, тысячу лет спустя может выучить какой‑нибудь юный студент, знающий обо мне лишь по почерку на бумаге. Когда мы все обратимся в прах, наше знание останется, и мы надеемся, что со временем цивилизация вновь расцветет.

Пашо Мирриам Миллинер, CS 13

(«О выживании»)

Его разбудил резкий щелчок языка матери, легкое постукивание возле дверного проема.

Ему снился Кели. Снилось, что он вновь стоит перед библиотеками пашо и смотрит на статую Миллинера. Проводит пальцами по зарубкам, оставленным крюконожом на ее основании, глядит на основателя ордена пашо , высеченного из мрамора бегущим.

Миллинер бежал, выставив вперед руку, на ладони которой был открытый глаз пашо . Другой рукой он стискивал рассыпающуюся стопку вырванных страниц. Его голова была повернута назад, глаза устремлены к разрушению, от которого он спасался.

Мать Рафеля снова щелкнула языком. Рафель открыл глаза и увидел, как она скрывается за шерстяной занавеской. Свадебные браслеты на руках матери звякнули, когда она отпустила занавеску, и в комнате воцарился полумрак. Полностью проснувшись, он различил другие утренние звуки: громкое, вызывающее кукареканье деревенских петухов, крики детей за щелями высоких окон в стенах хаси. Крошечные солнечные стрелы проникали в комнату, подсвечивая комки пыли, которые потревожила мать.

В башнях пашо он всегда просыпался с рассветом. Его келья выходила на восток и рано наполнялась стерильным сиянием. Он просыпался, подходил к окну и смотрел на яркий восход, купаясь в лучах солнца, скользивших по зеркальной глади тысяч озер. Резкий, сильный свет отскакивал от воды слюдяными брызгами, плавил землю до горизонта, ослеплял и скрывал зеленые мосты Кели.

Вскоре к его двери приходил наставник, мягкий кели, вскормленный обильной рыбой озер Кели, с татуировками, утонувшими в уютных складках кожи. «Идем, пустынный пашо , – смеялся он. – Давай посмотрим, что внук Гавара‑разрушителя приготовил для нас сегодня. Сколько книг ты планируешь победить?» Для него все люди были одинаковы, джаи и кели. Лишь знание имело значение.

– Рафель? – прошептала мать. – Пашо?

Она снова щелкнула языком за занавеской, прислушиваясь к тишине комнаты.

Рафель медленно сел.

– Не зови меня пашо , мама. Я по‑прежнему твой сын.

– Может быть, – ответила она приглушенным голосом. – Но твоя кожа покрыта знаниями, и все называют меня Биа’ Пашо.

– Но я не изменился.

Мать промолчала.