— Паша, — вызвал он по селектору. Когда Паша зашел, он протянул ему лист бумаги с прикрепленной к нему скрепкой фотографией. — Пашенька, посмотри внимательно на лицо этого человека. Это тот, кто встретил тебя у Гоголя?

— Ах ты, черт! — Паша всмотрелся в фотографию. — Ну конечно: пенсионер сраный!

— Этот, как ты изволил выразиться, пенсионер — следователь по особо важным делам. Зовут его Василий Семенович Трегубец, он зубр еще тот: около сорока лет работы в органах. Опыта таким, как ты, на четверых хватит. Так что не тушуйся, что он тебя заделал, по иному, по сути, и быть не могло. Но дело не в этом. Теперь, когда ты знаешь, с кем имеешь дело, тебе, я думаю, полегче будет. А нужно мне, чтобы ты подобрал пару-тройку толковых ребят, не из тех козлов, как Витек твой, или как там его еще, а действительно смекалистых, незаметных, чтобы не столько кулаками двигать могли, сколько думать умели. Найдешь таких?

— Поищем, Геннадий Андреевич.

— Поищи, поищи. И направь-ка ты всех этих орлов за Василием Семеновичем. Нужно мне буквально все: весь его график, весь распорядок дня, куда ездит, зачем ездит, с кем встречается. Сможете сфотографировать — еще лучше, записать — совсем хорошо. Сроку тебе даю два-три дня, скажем, три, но через три дня полный отчет должен лежать у меня на столе. И запомни, Паша: это очень серьезно.

— Не беспокойтесь, Геннадий Андреевич, все обеспечу, из кожи вон вылезу, а сделаю, — сказал Паша, мечтающий оправдаться за постыдный провал с Сориным.

— Ну и отлично. Приступай.

Утро следующего дня было для Трегубца напряженным. Сперва, прогулявшись с Яном по «Эрмитажу», он выяснил все подробности избавления от тела Толика.

— Да вы не нервничайте, Василий Семенович, — говорил Ян, — все по-тихому. Мы с пареньком одним из 83-го погрузили его в багажничек, отвезли в лесочек за кольцевую, карманы, само собой, прочистили, землицей завалили — и домой.

— Гляди, Ян, чтобы без сучка, без задоринки.

— Понимаю, не маленький.

— Ах, как мне в таком виде перед начальством красоваться, — вздохнул Василий Семенович, указывая на огромный фингал под глазом.

— Да вы придумайте что-нибудь.

— Не люблю я врать, Ян, однако придется. Будем надеяться, что пронесет. Ну, ты давай, ступай на службу. Если что, скажи, что я во второй половине появлюсь: мне тут еще по делам пробежаться надо.

— Счастливо, Василий Семенович.

— Будь, — сказал Трегубец, и они расстались.

Дальнейший маршрут Василия Семеновича был довольно путанным. Он заезжал в несколько районных отделений милиции, переговаривался там с какими-то людьми, потом посетил центральный офис московской телефонной сети, пару раз звонил кому-то из автоматов, перекусил на бегу около какой-то палатки и, наконец, в районе трех появился в Управлении. Однако не прошло и получаса, как снизу от дежурного ему начали постоянно названивать, вызывая к проходной. Так он трижды спускался и возвращался в свой кабинет с конвертами и папками для бумаг. Удача в этот день сопутствовала Василию Семеновичу, и ни Полозков, ни даже Ковалев не потревожили пожилого следователя.

К концу рабочего дня, выпив немереное количество чашек кофе и скурив почти пачку сигарет, Василий Семенович наконец привел в порядок разрозненный пасьянс, поступавший к нему целый день отдельными наборами карт. По привычке выстраивая схему в блокнотике, он начал суммировать полученные сведения. Телефон, данный ему Пакиным, действительно был зарегистрирован на Аслана Цуладзе, сорока двух лет от роду, уроженца Нальчика, прописанного в Москве с 1995 года. Далее Трегубец узнал, что Аслан Цуладзе проживал на Большой Грузинской улице один в трехкомнатной квартире. Правда, пометил себе в блокноте Трегубец, извлекая информацию из очередной бумажки, у Аслана имелась постоянная связь с некоей Светланой Алексеевной Горловой, двадцати шести лет, уроженкой Москвы, бывшей манекенщицей, а ныне владелицей небольшой галереи современного искусства в Кисельном переулке.

Собственно, ключевые сведения этим исчерпывались. Были еще мелкие детали, которые Василий Семенович собирался каким-то образом использовать, но пока не знал как. Во-первых, информация о задержании Аслана Цуладзе за вождение машины в нетрезвом состоянии, во-вторых, туманные агентурные сведения о том, что он всегда носит оружие, и, наконец, указание на то, что Цуладзе, как и говорил Пакин, ежемесячно курсирует между Москвой, Грозным и Тбилиси. «Это калач тертый, — сказал себе Василий Семенович, — к нему на кривой козе не подъедешь». Он, конечно, не рассчитывал ни испугать, ни надавить на Цуладзе, тем более не мечтал попасть в его ближнее окружение, да и, собственно, сам Аслан был ему абсолютно без надобности. В его голове роились лишь туманные идеи о создании напряженных отношений между Ермиловым и Цуладзе. Однако двухходовой комбинацией здесь было, конечно, не обойтись. И потому Василий Семенович решил начать со Светланы Алексеевны.

«Будем надеяться, что ребята на месте», — говорил себе Трегубец, поднимаясь на этаж в отдел, занимающийся хищениями произведений искусства. Ему повезло. И через час, весьма довольный разговором, он вернулся в свой кабинет. «А что, — сказал он вдруг вслух, — давненько я не смотрел выставки современного искусства. Не поехать ли мне развеяться». И, быстро упаковав необходимые вещи в портфель, отправился в путь.

Через полчаса он уже подходил к красивой филенчатой двери с надписью «Галерея Дезире». Он потянул за начищенную до блеска медную ручку и оказался в теплом уютном холле, стены которого были обтянуты тканью, освещенном мягким светом маленьких лампочек, тех, что используют для подсветки произведений искусства. На звон колокольчика, прикрепленного к входной двери, в фойе выпорхнула девушка лет девятнадцати-двадцати, маленькая, черноволосая, в короткой зеленой юбке и туфлях на высоких каблуках.

— Здравствуйте, — улыбнулась она. — Вы хотите посмотреть картины?

— Именно, — ответил Трегубец, улыбаясь сколь можно приветливо.

— Раздевайтесь, пожалуйста. Давайте я возьму ваше пальто.

Трегубец кинул на руки девушке видавший виды светлый прорезиненный плащ на стеганой красно-зеленой подкладке, пригладил ладонью седеющие редкие волосы и вступил в выставочный зал. На его счастье, на стенах не было ничего такого, что могло бы вызвать сразу реакцию отторжения у человека, несведущего в изобразительном искусстве. Никаких анилиновых и акриловых выкрутасов, никаких инсталляций и концептуальных построек: мягкие абстрактные работы, выдержанные в пастельных тонах, слегка примитивистские пейзажи, уютные жанровые сцены. Трегубец не торопился. Он медленно переходил от холста к холсту, останавливался, наклонялся вперед, чтобы прочесть имя автора, делал шаг-другой назад, задумчиво глядел, — в общем, старался максимально соответствовать облику если не ценителя, то продвинутого любителя искусств, по крайней мере так, как сам себе представлял.

Девушка, встретившая его в фойе, неотступно следовала за ним.

— Это все продается? — спросил у нее Василий Семенович.