Мы видим, что люди считали преступления делом богомерзким и заслуживающим наказания со стороны высших сил. При этом из текстов явствует, что люди уповали на магию как средство навлечь на преступников божественную кару. Преступления не считались частным делом потерпевших, люди передавали их на суд богов, вручая свою судьбу высшим силам.

Весьма впечатляют картины телесных мук, испрашиваемых для обидчиков. Одна табличка I века до н. э., найденная в Риме, обещает щедрый дар Церберу, трехглавому цепному псу преисподней, если тот растерзает ненавистного просительнице человека по имени Плотий. Сначала проклятый обидчик должен быть измучен лихорадкой, а затем изгрызен псом в определенной последовательности, которую предписывает заклинательница по имени Прозерпина Сальвия: сначала голова, лоб, брови, веки; затем Церберу следует переходить сразу к причинному месту, «сакральному органу», чтобы обидчик «не смог даже мочиться», затем к ягодицам и анусу — и наконец «изгрызть ему все ноги от ляжек до кончиков пальцев и ногтей». Мотивацией же для столь варварской сверхъестественной расправы служила прямая месть за кары, ранее запрошенные Плотием для самой Сальвии: «Как он написал заговор и заказал его исполнить против меня, так и я теперь препоручаю Плотия тебе. Пусть сгинет в позорных муках» (Gager: 240–242). Ни малейшей попытки воззвать к высшей справедливости за подобными эпистолами не прослеживается, — одно лишь страстное желание склонить могучих богов на свою сторону в сведении личных счетов.

Широкое распространение магических ритуалов, оккультных практик и упование на чародейство — характерные симптомы неблагополучия общества. Всё это указывает на накопление озлобленности и вражды жителями провинций. Свинцовая пластина с очередным проклятием — на сей раз из-под Карфагена — ярко передает атмосферу агрессии, злорадства и зависти, которая густо окутала эпоху. Некто по имени Маслик лишился денег, став жертвой то ли воровства, то ли мошенничества, то ли неудачного вложения в какое-то дело (впрочем, причина не важна), и по этому случаю подвергся злорадным насмешкам соседа по имени Эмаштарт. Вот что он пишет: «Я, Маслик, расплавляю на огне Эмаштарта вместе с его домом и всеми вещами, потому что он возрадовался моему убытку из-за денег, которые я полностью потерял. И пусть всякий, кто радуется моему убытку из-за потери денег, растечется как свинец, который я прямо сейчас плавлю». Бедный Маслик. Мало того, что лишился денег, так еще и окружающие открыто злорадствуют и насмехаются над ним по этому поводу. Никакого добрососедства, а какие-то шакальи нравы: каждый заботится лишь о том, как урвать свой кусок.

Магия, таким образом, использовалась, чтобы отвести зло, выстроить барьер от враждебных действий окружающих. Универсальное заклинание от всех напастей, найденное в Понте на территории современной Турции, гласит: «Отведи все беды от Руфины; а если кто возжелает мне зла, оберни его же проклятье против него. И пусть яд меня не берет» (Gager: 225–226). Этот текст, однако, позволяет понять психологию заклинательницы. Руфина, похоже, находится на грани паранойи, если считает вероятным, что кто-то вот-вот нашлет на нее проклятье. Потому она не считает лишним использовать для профилактики защитное заклятие. Конечно, мы не знаем ее истории, и не исключено, что у женщины были веские причины для опасений. Пусть так, но почему, интересно, она опасается не столько физической, сколько сверхъестественной угрозы? Именно опасность проклятия тревожит женщину превыше всего, а просьба защитить от отравления дописана как бы на всякий случай.

Мы должны помнить: то был мир, где около 85% населения работало в сельском хозяйстве, занимаясь преимущественно земледелием. Весь уклад жизни был связан с календарным циклом выращивания и сбора урожая как главного источника благосостояния и долгосрочного роста производства. Отсюда и естественная склонность людей смотреть на жизнь как на игру с нулевой суммой, где приподняться материально можно лишь за счет пропорционального ухудшения положения кого-то другого. Соответственно, если дела у соседа идут хорошо, значит, по определению, всем остальным остается меньше благ. И у людей, похоже, любой успех кого-то из соседей автоматически вызывал даже не зависть, а стойкое подозрение, что тот разживается незаконными средствами, используя магию для того, чтобы, по сути, обворовать их путем нечестного увеличения своей доли в валовом продукте общины. Хороший пример подобного отношения находим у Плиния Старшего в описании случая, некогда зафиксированного в Египте. Вольноотпущенник Кресим (его имя означало «полезный») обзавелся небольшим участком земли, с которого начал получать урожай гораздо обильнее того, что получали его соседи, имевшие участки больших размеров. Ему начали сильно завидовать и обвинять в использовании колдовства. Дошло до суда, и в день, назначенный для разбирательства, он принес весь свой инвентарь и привел своих рабов. Его инструменты были хорошо ухожены и чисты, а рабы — здоровы и сильны. Кресим держал слово: «Вот мое колдовство, квириты, но я не могу показать вам или привести на форум мои ранние вставания, мое бодрствование по ночам, проливаемый мною пот». Кресима единогласно оправдали (Плиний Старший, Естественная история, XVIII.8.41–43)[59].

Некоторые граффити в Помпеях свидетельствуют, что многие люди видели и смешную сторону обращения к магии. Вот предупреждение от владельца дома вознамерившимся испражняться в его подворотне: «Опасайся проклятия! Если ты увидел его — да воздаст тебе Юпитер!» (CIL 4.7716) Вроде бы серьезная угроза, но ведь шутка же? В других каракулях и вовсе доходят до полного богохульства с угрозой насилия: «Пусть все влюбленные придут и видят, как я жажду сокрушить Венере ребра палицей и порвать ей лоно. Если она посмела прошибить мою мягкую грудь, то почему я не могу размозжить ей голову палицей?» (CIL 4.7716 & 1824). Вроде бы снова юмор. Но и вновь мы наблюдаем ту же языковую агрессию, что и в заклятиях, и эффект предполагается аналогичный. Характерно: автор не испытывает ни малейшего страха, что богиня отмстит пишущему за подобные бредни. У страдающих от неразделенной любви такие шутки в адрес Венеры, вероятно, были в ходу. Не жаловали простые люди и шарлатанов. В уже упомянутом сборнике античных анекдотов «Филогелос» есть и такой: астролог по гороскопу предсказывает больному мальчику скорое выздоровление и требует с его матери плату за оказанную услугу. Та отвечает: «Завтра принесу». Астролог негодует: «Как завтра? А если он до завтра не доживет?!» Подобный юмор свидетельствует о том, что люди в своей повседневной жизни с крайней настороженностью относились к претензиям на обладание высшими знаниями и не склонны были слепо верить первым встречным шарлатанам от религии.

Но было бы ошибкой делать на основании этого поспешный вывод, что люди вовсе не верили в сверхъестественные силы, — иначе бы они не обращались к ним за помощью в своих заклятиях. Исповедального характера надписи, во множестве найденные на стенах храмов в Лидии и Фригии на территории современной Турции, показывают, насколько глубоко коренилась в народном сознании вера в могущество богов. За этими письменами стоят люди, искренне полагавшие, что обрушившиеся на них болезни, страдания или беды стали следствием целенаправленного злого умысла, навлекшего на них немилость богов посредством заклятий, подобных вышеописанным. Единственную возможность снять проклятие пострадавшие видели в составлении собственных табличек с обращенными к богам самооправданиями и клятвами в невиновности. В одном тексте некая Антигона клянется Деметре[60], что не только не наводила порчи на своего мужа Асклепида, но даже и в мыслях не желала ему зла. При этом пишущая откуда-то знает, от какого именно обвинения ей следует отпираться, поскольку далее конкретизирует: «…и вовсе я не предлагала в храме полторы мины[61] женщине за то, чтобы она вывела его из круга живых» (Gager: 189). В переводе на современный язык, Антигону обвинили в покушении на заказное убийство мужа, предположительно посредством отравления. «Если лгу, — пишет она, — пусть меня саму поразит лихорадкой немилосердная Деметра, чтобы скончалась я в превеликих муках». Нетрудно представить, какие слухи и подозрения начинали циркулировать среди местных в случае внезапной болезни или скоропостижной кончины мужа. Обвинения в колдовстве куда проще предъявить, чем опровергнуть, и их широкое распространение вполне объяснимо сведением счетов обвинителей с обвиняемыми. Грязь прилипает, и, как в описанном случае, подозреваемым приходилось долго плутать окольными путями, пытаясь загасить нехорошие слухи в своем окружении.