Репутация организованной преступной группы или, как минимум, подозрительного тайного сообщества стала проблемой для ранних христиан. Это религиозное движение, зародившееся в мятежной провинции Иудея, взывало к чувствам обездоленных представителей социальных низов, привлекая их оптимистичной проповедью грядущего царства справедливости — нового порядка, признающего достоинство всех без исключения. Здесь обнаруживалось противопоставление существующему иерархическому миропорядку, не признававшему ценность жизни людей из низших классов. Христианство предлагало альтернативный экономический уклад, при котором у всех уверовавших — «одно сердце и одна душа», а богатства находятся в общем пользовании. Уже тогда среди христиан было принято, чтобы «все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного и полагали к ногам Апостолов» для справедливого перераспределения последними выручки в пользу нуждающихся (Деян. 4:32–34). Христианство предлагало перевернутую с ног на голову картину будущего с равенством вместо иерархии, благотворительностью вместо алчности, воздержанием вместо блуда и т. д. и т. п. Похоже, что на первых порах христианство действительно напоминало радикальное движение, направленное на подрыв общественных устоев посредством целенаправленной агитации низов.

Выстраиваясь через симбиотическое единение братьев и сестер в лоне церкви, христианство самой своей сутью отвергало и подрывало стержневые устои римского мира — иерархически упорядоченный социальный строй, наследуемую клановость, патронаж как важнейший механизм обеспечения преемственности. Разумеется, многие христиане упорствовали в своем отказе поклоняться императору и приносить ему положенные жертвы. Это отнюдь не всегда имело форму открытого сопротивления. Просто пожертвования императору противоречили религиозным убеждениям христиан, а вот принуждение к ним со стороны римских властей как раз и вытесняло их в оппозицию режиму. С точки зрения римлян, однако, отказ христиан отдавать дань почтения императору просто довершал изначально сложившееся представление о христианах как о секте нигилистов и социопатов. Иногда римляне подозревали их в тайном заговоре с целью захвата власти, толкуя евангельское учение вполне буквально. Сетуя на это, Иустин Философ терпеливо разъясняет: «Когда вы слышите, что мы ожидаем царства, то напрасно полагаете, что мы говорим о каком-либо царстве человеческом, между тем как мы говорим о царствовании с Богом» (Апология, I.11.1)[62]. Однако многие ранние христиане даже стремились пострадать за веру и принять мученическую смерть, открыто и яростно нападая на римские законы и порядки. Показательно, что провокации такого рода они часто организовывали прямо в амфитеатрах империи, с тем чтобы как можно ярче противопоставить себя ценностям римского общества и символам обожествления императорской власти.

Число подобных мучеников было относительно небольшим, но смерть каждого из них приводила к сплочению местной христианской общины и укреплению ее решимости противостоять римскому государству. Римские власти относились к христианской оппозиции в целом индифферентно и по большей части отказывали жаждущим принять мученическую смерть. В одной сатире второй половины II века о христианах сказано, что «эти несчастные уверили себя, что они станут бессмертными и будут всегда жить; вследствие этого христиане презирают смерть, а многие даже ищут ее сами», и описано, как некий вымышленный римский наместник в Сирии, «склонный к занятиям философией», считает, что любой христианин «готов умереть, лишь бы оставить после себя славу», и, дабы не дать этому свершиться, отпускает приведенного к нему на суд главу местной христианской общины «с миром, не считая его даже достойным какого-либо наказания» (Лукиан Самосатский, О кончине Перегрина, 11–14)[63].

Но и в тех случаях, когда христиане действительно добивались желанной мученической смерти на арене, рассказы об их казнях зачастую грешат сказочными преувеличениями, призванными вдохновить на подвиг во имя веры будущие поколения христиан. Воистину фантасмагорические явления находим мы в описании казни в 155 году н. э. 86-летнего Поликарпа, твердостью в вере добившегося от проконсула замены растерзания зверями сожжением заживо: после того как «толпы людей» с готовностью собрали для костра «дрова и хворост из мастерских и терм, в чем с особенною ревностью помогали иудеи, по своему обыкновению», случилось чудо: «огонь, приняв вид свода, подобно корабельному парусу, надутому ветром», оградил тело мученика, которое пахло «как испекаемый хлеб», а также «ладаном или другим драгоценным ароматом» (Мученичество св. Поликарпа, епископа Смирнского, 13–16)[64].

В понимании христиан, конечно же, преступниками являлись сами римляне. Философ Афинагор Афинский, обратившись в христианство, занялся апологетикой и во второй половине II века обратился к императору Марку Аврелию с письменным «Прошением о христианах», в котором жаловался на исключительность выбора христиан в качестве объекта гонений вопреки обычаю и закону. В Римской империи, пишет Афинагор, много разных народов со своими обычаями и законами, которым никто не мешает следовать, какими бы те ни казались нелепыми. Люди вольны приносить любые жертвы и отправлять любые таинства. В этом фундамент мира и спокойствия в империи, утверждает философ, потому что каждому человеку необходимо поклоняться богам, которых он предпочитает, чтобы из страха перед божеством люди удерживались от неправедных поступков. Но неверие ни в какого бога следует считать нечестивым и злым, потому что у атеистов нет моральных ориентиров. Афинагор льстит императору, выражая восхищение его кротостью и мягкостью, его доброжелательным нравом и умом, благодаря которым в империи царит мир. Так почему же государь преследует христиан? Почему он не заботится о них, спрашивает философ. Христиане благочестивы, они не сделали ничего плохого и не представляют никакой угрозы для государства, но император позволяет преследовать и грабить их. Несправедливо и противно закону и разуму убивать христиан по наущению лжесвидетелей. Жертвы на собственном горьком опыте убедились в том, что нет смысла обращаться к закону за возмещением ущерба, скорее они обращаются к иному закону: подставьте другую щеку и примите любую несправедливость, направленную на вас.

Афинагор мучительно пытается продемонстрировать лояльность императору (свою личную, да и всех представителей нового религиозного движения) и исключительно религиозный характер расхождений во взглядах между христианством и официальной религией, в которых несложно было бы разобраться к обоюдному удовлетворению с высочайшего соизволения императора. Однако другие раннехристианские авторы смотрели на перспективы мирного сосуществования с римским государством с пессимизмом и обрушивали на имперские власти и лично на государей самые язвительные нападки. Так, христианский поэт III века Коммодиан из Газы в поэме «Наставления против людских богов» (написанной на просторечной латыни), живописуя скорые апокалиптические перспективы, предрекает грядущее воцарение Нерона, который в преддверии второго пришествия Христа восстанет из ада в обличье Антихриста и своими эдиктами понудит римских судей по всей империи свирепствовать в принуждении христиан к отречению от истинной веры (заставляя поклоняться идолам), а отказывающихся — предавать смерти на зрелищах. Повсеместно прольется кровь и восторжествует страх. Нерон будет творить бесчинства семь лет, прежде чем обрушится на него и на весь этот новый Вавилон кара небесная за преступления, ибо грядет истинный владыка, который положит конец римскому правлению (Commodianus Gazaeus, Instructiones adversus gentium deos, 40).