Сдав метрополии мызу, крепость и камышовую косу, Эстония брала реванш сказками да песнями. Детские книги Яана Раннапа, Эно Рауда и Хельо Мянда о Тоомасе Линнупоэге, Муфте с Полботинком и ефрейторе Йымме, мультики Раамата, Прийта Пярна и Ааво Пайстика про простаков, Клабуша и Большого Тылля, фолк-группа Тыну Ааре «Апельсин» со шлягерами «Вестерн» и «Медведь», Анне Вески, Яак Йоала, Ибо Линна и Тынис Мяги были известны в продвинутых домах не менее, чем Астрид Линдгрен или «Арабески». Пала Россия и перед «Последней реликвией». В 72-м фильм собрал в общесоюзном прокате 44 миллиона зрителей, в тот же год «Слуги дьявола» Александра Лейманиса — 33, а «Слуги дьявола на чертовой мельнице» — 30 млн.

Однако вскоре, как это всегда бывает, на разработанный прииск явились компании-гиганты. В 75-м на «Мосфильме» вышли «Стрелы Робин Гуда» Сергея Тарасова, приватизировавшего тему рыцарских замков, турниров, доспехов да вольных стрелков на веки вечные. Куда было скромным студиям тягаться с фордовским конвейером! — на фильмах Тарасова «Черная стрела», «Рыцарский замок», «Баллада о доблестном рыцаре Айвенго» и «Приключения Квентина Дорварда, стрелка королевской гвардии» стояло тяжелое клеймо корпорации-мейджора: рабочий и колхозница.

1972, «Мосфильм». Реж. Гавриил Егиазаров. В ролях Борис Токарев (Кузнецов), Юрий Назаров (Уханов), Николай Еременко — мл. (Дроздовский), Георгий Жженов (генерал Бессонов), Александр Кавалеров (Сергуненков), Анатолий Кузнецов (Веснин). Прокат 22,9 млн человек.

Сталинский военный миф пел античные триумфы и жертвоприношения, фокусируясь на маршалах страны и рядовых с рыжими усами. Кино 60-х, в точку названное лейтенантским, делало акцент не на боях-пожарищах, а на солнце с паутинкой, горящих колосьях улица, испуганных девчонках, конфетах «клубника со сливками», белых яблоках и сырых березняках. Худенький Иван, военкор Синцов, отец солдата Георгий Махарашвили, расчет самоходчика Малешкина и экипаж пикирующего бомбардировщика поодиночке и узкими компаниями берегли свой крохотный и чистый внутренний космос от перманентного четырехактного землетрясения. Они шли в атаку под «Взвейтесь кострами» и умирали, изумленные вселенской несправедливостью.

Наступающие 70-е потребовали вертикального объединения общества. Десятилетие советского консерватизма искало фундаментальные связующие ценности, способные снова обратить потрескавшуюся структуру в монолит, и на первом месте, конечно, была война, мать национального согласия. В 70-м артиллерийский комбат Юрий Бондарев в содружестве с Оскаром Кургановым и режиссером Юрием Озеровым написал эпопею «Освобождение», перевернув страницу батального жанра. Классическую доблесть солдат и мудрость полководцев вкупе с общечеловеческим нежным героизмом выпускников ускоренных курсов сцементировали танковый старлей, пехотный комбат, капитан-артиллерист и свирепый командарм — гроза боевых порядков и вечный ответчик перед Ставкой. Изменился ракурс. В 1962-м Тарковский делал фильм о детеныше, втянутом во взрослую мясорубку. Десять лет спустя фронтовик Ростоцкий поставил картину о пяти девчонках, которым нашпигованный осколками старшина говорил: вот вам фронт шириной в сто метров и держите его, товарищи комсомольцы, покуда жизни хватит, поскольку за спиной Россия: Родина, значит. В том же 72-м по сценарию того же Бондарева Гавриил Егиазаров снял фильм «Горячий снег» об одних сутках жизни и смерти противотанковой батареи под призором армейского НП. О великой русской привычке впрягаться миром и ломить стеной, забыв на время классовые, имущественные и образованческие распри.

Фильм тоже делали к плечу плечо — почвенник Бондарев и либерал Шнитке, будущий кандидат от коммунистов Юрий Назаров и будущий кандидат от демократов Георгий Жженов, брутальный гигант Вадим Спиридонов и малявочный вечный «Мамочка» Александр Кавалеров. Гипсово-штабная война 40-х и лирико-ромашечная 60-х опять стала чем была — войной народной, а в кадр вслед за паленой ушанкой полезла фронтовая отсебятина, которую и верхи, и поэты пропускали мимо глаз: походные жены, никчемные смерти, отставшие кухни, обмороженная разведка, наркомовские сто грамм, сон на ходу, песок с потолка, досыльники, трибуналы, профессиональная глухота наводчиков, и такая проза, как похоронные команды, и такая стыдоба, как Вторая ударная армия, в которой сгинул без вести сын генерала Бессонова — трагическая Вторая ударная генерал-лейтенанта Власова, получившая в дальнейшем его бесславное имя.

Герои прошлых лет не жрали, не спали, не грелись и не прятались — одних воспалял долг, других окрыляло чувство. Персонажи новой волны зарывались в землю с головой, тащили с убитых имущество, тоже не жрали, не спали и не грелись — и видно было, до чего же им охота кинуть корма в желудочный мешок да придавить зараз минуток шестьсот. «На хрена ж мне умирать, у меня мама дома, к чему ее расстраивать», — ворчал дошлый вояка Уханов на домогательства пижона-комбата. Ломы корябали ладони, звон застил все звуки, и люди изможденно и наплевательски палили друг в друга, замешивая злобу с мутным и ватным равнодушием. Герои выполняли приказ и умирали первыми, трусы не выполняли приказ и умирали вторыми, и только смурные работяги энергично гребли под себя снаряды, кухни, семечки, спирт, махру, губные гармошки и целые орудия, а за ними и ордена. Ибо только они, запихав снаряды в ствол, а прочее внутрь, ухитрялись часами стопорить четырехсотмашинный корпус, идущий на выручку к Паулюсу.

Они не вникали во внутренний мир прущих навстречу фрицев и гансов, как пятью годами ранее Олег Даль сразу в двух замечательных фильмах «Женя, Женечка и „катюша“» и «Хроника пикирующего бомбардировщика», они просто загоняли болванку в казенник и стреляли, снова загоняли и снова стреляли, загоняли и стреляли, наводя панораму под срез башни и больше всего беспокоясь о шапке, чтоб не застудить взмыленную голову.

Этим фильмом Бондарев открыл персональную тему гроссмейстерской жертвы во имя большой войны — заведомо списанных в рай сивокопытных батальонов и противотанковых полков. Разнонаправленные интересы штабного блиндажа и промерзшей позиции сошлись тогда на авторском альтер эго — 20-летнем артиллерийском взводном, ждущем поддержки, а принужденном вникать в стратегические замыслы небожителей в папахах. И в соответствии с моментом, будто в ответ на первые проклятья Астафьева и Кондратьева щедрому на жертвы командованию, твердящему: батальоны погибли не зря. Хоть и его бесит склонность комбата размашисто сорить личным составом.

Распрю их на самом верху дублирует дискуссия члена ВС Веснина и командарма Бессонова — самого, пожалуй, убедительного военачальника советского экрана в несравненном исполнении Георгия Жженова. Колченогая скала, стратег и сумасброд, он принужден мерить людей полками и со старческой неуклюжестью давить в себе человека. «Иначе начну думать, что у них есть отцы, матери, дети, что их ждут дома. Тогда трудно будет на смерть их посылать», — говорил он, ковыляя по НП с суворовской палкой и запрещая соколам-комдивам лезть на передовую: «Вам 28? Хочу, чтоб вам было 29. Идите и исполняйте обязанности командира дивизии, а не командира полка».

«Войну выиграли мы. Ты и я», — говорил своим кино команданте Сталин только что вернувшимся с фронта бойцам Егоркиным и ефрейторам Криворучкам. «Брехня, — сказали шестидесятники. — Войну сделал нецелованный взводный 24-го года рождения. Мы с Наумовым, Сережка с Малой Бронной и Витька с Моховой». Семидесятые вдохнули в «мы» примирительный общинный смысл — заодно притушив в лейтенантах арбатскую инфантильность, в генералах — панибратство, а в рядовых — восторженную очумел ость от всего на свете: вида красного знамени, явления командующего, нюханья родной земли и встречи с отбитыми у врага произведениями искусства. Семеро оставшихся от полка в раскуроченной воронке не становились в позу памятника, как два бойца, и в ростовую фотографию, как лейтенант из «Верности». Топтались, мерзли, плакали и заливали свежие ордена пайковым спиртом.