— Ничего себе, — я удивилась. — У краски есть какие-то волшебные свойства?

Лиссай пожал плечами:

— Иджикаянские к-купцы приписывают ей столько чудесных свойств, что даже самый доверчивый человек в мире призадумается, не слишком ли это. Я же ценю черную к-краску за выдающиеся художественные к-качества.

— Какие именно?

— От картин, написанных ею, просто невозможно оторвать взгляд. Пойдемте, я лучше покажу, — робко улыбнулся Лиссай. Я с удовольствием проследовала за ним к небольшой дверце, расположенной в дальнем конце комнаты.

— У меня тут есть несколько подсобных помещений, где я храню уже завершенные к-картины, — пояснил принц.

Но, когда мы зашли в нужную комнатку, лицо Его Высочества приняло растерянное выражение. Кладовка была полна разноразмерных картин, большинство из которых были повернуты рисунком к стене. Но на тех, что стояли лицом к нам, были аккуратно срезаны холсты… Напрочь. Под корень. Ножницами.

— К-как такое может быть! — опомнился принц. — Где же мои работы? — я с бьющимся сердцем начала проверять «отвернутые» шедевры. То же самое. Только рамы и подрамники. Холсты пропали.

— А вы давно их проверяли, Лиссай?

— Я не помню, — задумчиво протянул он. — К-когда я заканчивал новые работы, я обычно просил к-кого-нибудь из слуг отнести их сюда. Так что, вероятно, сам я никогда не проверял наличие к-картин, — в его голосе не было особой грусти, только бесконечное удивление. Это хорошо. Не так грустно.

— Знаете, Лиссай, наверное, мне стоит записать имена и должности всех людей, которые имели доступ к вашим покоям, — цокнула языком я. — Вашу «Черную серию» украли. Или, думаю даже, крали по чуть-чуть в течение долгого времени. Например, каждый раз, вынув холст, вор отворачивал раму к стене, так что слуги, принося новые картины, не видели подвоха. Вероятно, думали, что это вы сами на досуге приходите и переставляете тут все…

— Да, возможно, так и было. Слуги не ждут от меня логичных действий с тех пор, как Сайнор заговорил о моем «сумасшествии», — печально покачал головой Лиссай.

Мы вернулись в комнату.

Следующие полчаса принц силился вспомнить всех, кто бывал у него в покоях за последние два месяца — я навскидку взяла этот срок, как соответствующий пропажам и убийствам, вменяемым в вину нашего маньяку. К счастью, у такого отшельника, как Лиссай, был небольшой штат прислуги, а гости заглядывали сюда и вовсе очень редко. Когда я закончила, в блокноте у меня было записано всего одиннадцать имен. Это напомнило мне кое о чем.

— Кстати, Лиссай. До того, как я пришла к вам сегодня, вы не почувствовали в аркаде ничьих эмоций?

— Что же, там был кто-то, кроме вас? — поднял брови он.

— Как ни странно, да.

Принц нахмурился и задумался. Потом неуверенно сказал:

— Кажется, за стеной на минуту промелькнула смесь страха со стыдом. Но это было довольно далеко, и либо эмоция была слабой, либо человек.

— Слабый человек? — мне вспомнились вчерашние фразы госпожи Пионии о противоположном типе личности.

— Да, человек, с которым не дружит унни. У таких все всегда в жизни наперекосяк, пока они не найдут общий язык с энергией. Я сам таким был раньше. Все думают — унни нужно принуждать, но, на самом деле, ее просто нужно чувствовать, — улыбнулся Лиссай. Я с сомнением посмотрела на него. Уж на кого-кого, а на «сильного» он точно не похож, особенно в шелковой голубой пижаме, в которой принц гордо расхаживал все это время. Да и концепция про дружбу показалась мне каким-то сомнительным модным течением: у нас в Шолохе очень любят периодически «находить истину» в тех или иных — обычно не сразу доказуемых — вещах. Например, все вдруг начинают есть только сырую пищу, потому что у них от этого якобы лучше варят мозги. Или говорят, что выходцы из знатных Домов несут на себе проклятие срединного народа, и им надо обязательно по утрам умываться дождевой водой. Или решают, что драконы не правы, что спят за северными горами, и надо срочно разбудить их, а то баланс мира будет поставлен под сомнение… Короче, шолоховцы падки на моду и мистические теории. Дай им волю — поверят во все на свете, лишь бы сопровождалось красивой картинкой или лозунгом. Учитывайте это, когда захотите сходу, не проверив факты, взять на вооружение очередную популярную чушь.

Из окон донесся переливчатый звон: часы при Храме Белого Огня пробили четыре часа пополудни. Нужно было возвращаться к Полыни.

Я присела в реверансе, прощаясь:

— Лиссай, спасибо вам большое за то, что расскалзали мне о черной краске. И мне очень жаль, что ваши картины украли. Мы постараемся найти их, но не могу обещать, что полотна вернутся к вам в сохранности…

— Да бросьте, Тинави! — отмахнулся он. — Мне они не так уж нужны. Я рисую потому, что не могу не рисовать — в этом мое счастье и моя свобода. Самому любоваться собственными творениями не интересно. Семья не любила «Черную серию» за монохромность. А продавать… Я же принц, в конце концов, деньги меня не интересуют, — он протянул обе руки и заботливо сжал мою ладонь на прощанье.

Я кивнула, наслаждаясь теплом его рук, и в этот момент Лиссай начал стремительно таять в воздухе.

И я, прах бы вас всех побрал, вместе с ним.

***

Так вот оно какое, Святилище.

Огромные стволы деревьев, столбами уходящие в облачное небо, такое низкое, что можно коснуться рукой. Фиолетовая россыпь незабудок под ногами. Эхо птичьего пения и обволакивающий со всех сторон музыкальный туман.

Все внешнее — пыль. Все внешнее — быль и боль. Иногда — радость, замешанная на ужасе от тикающего механизма времени, иногда — надежда, блуждающим огоньком дрожащая в беззвездной темноте. Все внешнее отдавай на откуп делам и планам, работам и балам, любимым и завистникам, норовящим ухватить кусок посочнее в твоем незашторенном окне.

Для Святилища же сохрани крупицу вечности. Оберни ее шелком из снов и загадок, выпрями спину и вдохни поглубже само бытие.

— Это просто потрясающе, — то ли сказала, то ли выдохнула я. Захотелось разуться и кружиться, кружиться, кружиться на траве, влажной от росы, пока не упадешь, счастливый, на спину.

Лиссай был тут как тут. Он сидел на перилах круглой каменной беседки, белой и прохладной в своем древнем величии. Принц весело тряхнул головой, так что рыжие пряди запрыгали, будто солнечные зайчики, и заулыбался во всю ширь океана.

— А я говорил тебе! — воскликнул он. — И обрати внимание, какой тут колоссальный запах! — заикания как не бывало.

Я втянула воздух ноздрями. Действительно — скошенная трава, древесина, перец и еще сирень.

— С ума сойти, от меня что, тоже так прекрасно пахнет? — я с удивлением поняла, что, когда смеюсь, мой голос звучит просто божественно. Никогда раньше мне не нравился свой смех. Но тут он был похож на перезвон весенних колокольчиков.