– А ты знаешь, который раз я здесь? И сколько тут наших ребят полегло?

– Один наш военный перед первой моей поездкой сюда сказал мне, что у вас при освобождении заложников исходят из того, что заложники уже мертвы. Я ему не поверила. Теперь верю. Для вас главное – уничтожить врага и по возможности сохранить жизни максимальному количеству своих людей. Что ж, я прекрасно вас понимаю. Но думаю, что это неправильный подход. Нужно постараться сохранить максимальное количество жизней. Англичане, которые были в заложниках у граждан вашей страны – а чеченцы ведь тоже граждане вашей страны, не правда ли? – остались живы. У них не отрезаны конечности, не выколоты глаза. И англичане, получив своих граждан в целости и сохранности, выполнили свои обещания. Дело стало известно всему миру. И другие террористы, повстанцы, революционеры теперь знают, что англичане держат слово. И – надеюсь – будут сохранять жизни и другим нашим гражданам. Но будут ли вашим? Кстати, в США также считают, что ценна жизнь каждого отдельного человека. Из-за спасения одного своего гражданина США войну могут развязать.

– Это неправильно! – завопил тогда капитан.

– Это правильно. В любом случае в СМИ уже представлена наша версия. Никто ничего не будет менять.

– Вы представили преступников чуть ли не воинами-освободителями! Какой кретин выдумал такую версию?

– Я.

По-моему, тогда капитан с трудом сдержался, чтобы не покрыть меня трехэтажным матом. Правда, он выразился не совсем верно – о «воинах-освободителях» речи не шло. Но на Западе давно отработана техника приема русских диссидентов, то есть людей с территории России. Под этим соусом у нас прошли и те три чеченца, и Борис Сигизмундович Доброчинский, и кое-какие сотрудники КГБ, ученые, скандальная журналистка…

В конце концов наши журналисты и политики все свалили на русских – непорядок на их территории. В результате на Западе были довольны. А в России все свалили на чеченских полевых командиров, и там тоже были довольны. И никто не погиб. Двое переводчиков, про которых как бы забыли, не в счет.

Пока я занималась переговорами, с ребятами из отряда капитана у меня сложились хорошие отношения. Некоторые из группы в частных беседах сказали мне, что полностью со мной согласны, только никогда не подтвердят свои слова официально. И вообще их нельзя было фотографировать – или только с закрытым лицом.

Мы довольно долго находились у высоты, а после того, как я стала на нее регулярно подниматься, парни по моей просьбе начали учить меня всяким хитрым приемам. Капитан наши занятия никак не комментировал.

Я страдала из-за того, что он не смотрит на меня как на женщину. Правда, и как к назойливой мухе он тоже прекратил ко мне относиться. Но он все равно предпочел бы, чтобы ни я, ни попавшие в заложники англичане, ни кто-то еще из иностранных журналистов не встречались на его пути.

Освобожденные журналисты, оказавшись в Англии, еще увеличили мою популярность. Другие коллеги из разных СМИ лили бальзам мне на душу. Власти не могли не отреагировать – мне вручили орден.

Папа отказывался давать комментарии всем журналистам, со мной не разговаривал. Я ему тоже не звонила. Бабушка мною очень гордилась и интервью давала всем, кто только желал с нею разговаривать. Но она всегда не любила зятя.

Вскоре в Англию с официальным визитом пожаловал один американский сенатор и зашел в лондонский магазин моего отца, чтобы купить подарок жене. Отец вышел лично обслужить сенатора (при сенаторе находились журналисты с телекамерами, это же такая реклама фирме!). А сенатор взял да и спросил, не является ли папа родственником Бонни Тейлор. Папа вышвырнул сенатора на улицу, несмотря на телекамеры. Сенатор подал иск, требуя компенсацию за моральный ущерб. Папа тоже подал иск, в свою очередь требуя компенсацию за собственный моральный ущерб. Меня пригласили в суд в качестве свидетельницы. Наша и американская желтая пресса писала кипятком.

В результате и папа, и сенатор иски отозвали и дружно напились (как русские). Папа снова стал со мной общаться. Сенатор, с которым мы теперь большие друзья, сказал, что провел с моим родителем «работу». Только, по-моему, с папой нужно такую работу проводить регулярно.

Но именно после того случая с сенатором я поняла, что не зря рисковала. Я получила именно то, что хотела. Правда, к известности добавилась и незаживающая рана на сердце.

Ни один мужчина не мог сравниться с тем капитаном… Правильно сказал один великий русский: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей». Меня не интересовали предложения, поступавшие от самых разных мужчин. Среди них было много достойных, среди них были те, кто готов был носить меня на руках и осыпать бриллиантами… Но я всем отвечала отказом. Англичане решили, что я просто делаю карьеру. Для массы людей на Западе это понятно. Там никому не придет в голову спрашивать у моей бабушки: «А Бонни еще замуж не вышла?» и при отрицательном ответе изображать на лице сочувствие. Никому не придет в голову грустно вздыхать, глядя в спину тридцатилетней женщине, и говорить: «Да-а, никто замуж не берет уже!» Почему вздыхающие не понимают, что она не хочет иметь в доме какого-нибудь Васю или Артема? Что для нее лучше одной, чем с ними? Ведь многим людям на самом деле больше подходит одиночество. И многие не хотят переезжать в чужой дом. Зачем переезжать, если можно просто встречаться?

В Англии никто не считает ущербной успешную, обеспеченную, сделавшую себя женщину тридцати пяти лет только потому, что она не замужем. Англичанки не афишируют и не проявляют жертвенность, не делают из мужчин идолов, не дают им распоясаться и упиваться властью. Женщина не боится остаться одна. Я с радостью отмечаю, что и в крупных городах России от этого, пусть и с трудом, но начинают отходить. Правда, и у нас имеются отдельные гражданки, желающие воспользоваться услугами господина Бодряну для привлечения или возвращения мужчин. Однако среди них нет успешных англичанок и много эмигранток.

Дома банкира ждала «достойная» встреча.

– Где ты шлялся всю ночь, урод?! Всю ночь пил со своими дружками? Я тебе сколько раз говорила, что они тебя до добра не доведут? Ты меня никогда не слушаешь! Ты только дружков своих слушаешь! Они тебя еще на Колыму отправят, а сами сухими из воды выйдут! Я их знаю! Но я к тебе на Колыму ездить не буду! Я – не жена декабриста!

– А их разве на Колыму посылали? – спросил банкир.

– Ах, ты тут еще выступаешь? Ишь, развыступался!

Зазвонил телефон.

– Да, мама. Вернулся. Рассуждает, куда декабристов посылали – на Колыму или не на Колыму. Представляешь, какие у него мысли в голове с утра после ночи пьянки с дружками? Да, ему полезно было бы на Колыму отправиться. По этапу. Но лучше бы туда дружки его отправились. Он бы без них сразу нормальным человеком стал. Это все их влияние. Да, мама. Да. Ты, как всегда, права…

Банкир больше не мог слушать. Этот поток нужно было каким-то образом заткнуть. Заткнуть и дочку, и мамашу ее. Вот если бы мамашу на Колыму отправить, то, может, и дочка бы в человека превратилась. Ее мамаша настраивает.