– Тут стоит редактор для нотной записи?

– Я что-нибудь придумаю.

– А?

– Ну да!

Мы оба подпрыгнули, когда из колонок зазвучал орга́н. Мелодия в верхнем голосе. Ровно идущие четверти нижнего голоса. Ритм неторопливого шага: прогулка по осенней аллее. Мелодические фигурации среднего голоса. Вздохи, мольба: нисходящие малые секунды и нисходящие терции.

Думаете, на меня снизошло озарение? Я начал разбираться в музыке? Это все было написано на следующей странице распечатки: голоса́, терции, фигурации. Отсутствовало главное: название произведения. Какой-то хорал, но какой? Чей?

А главное: какого чёрта?

Аранжировка хорала говорила о современном вторжении. Деликатно, но уверенно в церковное звучание органа вплетались синтезированные звуки. Музыка довольно быстро закончилась: две-три минуты, и все. Для хорала маловато. Хоральная прелюдия? Не успел я вслух посетовать на краткость, как музыка вернулась в другой обработке. Нижний и средний голоса остались за органом, верхний повела труба.

Золотая труба ангела, вставшего над миром.

«Тимофей Докшицер – труба, – уведомил принтер, чуточку пожужжав. – Ольгертс Циньтиньш – орган. И. С. Бах, хоральная прелюдия фа-минор «Ich ruf zu dir Herr Jesu Christ». Прелюдия фа-минор звучала в фильме «Солярис» в обработке Эдуарда Артемьева…»

Я хлопнул себя по лбу:

– Солярис! Ну конечно же, Солярис!

– Солярис? – Тюня задумалась. – В главных ролях Джордж Клуни и Наташа… Не помню, что за Наташа. Нет, Снегирь, там такой музыки не было. Ошибочка вышла.

– В главной роли Донатас Банионис, – рядом с Тюней я чувствовал себя динозавром. Иногда забывалось, насколько я старше гражданки Недерезы. – «Солярис» Тарковского. Эта прелюдия использовалась в саундтреке.

– Ну и что?

Если б я знал, что ей ответить!

– Тебе никогда, – глаза Тюни подозрительно заблестели, – не хотелось узнать, что там?

– Где?

– Ну, там, – она кивнула на принтер, хотя кивать, пожалуй, следовало на системный блок. – По ту сторону?

– Нет. Не хотелось.

– Дурак. Вульгарный материалист.

– Пусть.

– Ты старый, Снегирь. Косный ты. А раньше, в молодости?

– Не хотелось, Тюня. Ни раньше, ни сейчас. Сейчас – особенно.

Меньше всего мне хотелось вдаваться в подробности своей бурной молодости. Нас водила молодость в сабельный поход…

– И все-таки, что там?

Она давила так, словно что-то знала.

– Биты, – я пожал плечами. – Байты.

– И все?

– Тебе мало? Ты только представь: накачанные байты в кожаных куртках. Татуировки, бороды, пирсинг. В руках – биты. Бейсбольные биты. Они смыкают кольцо: байты с битами. Кольцо вокруг тебя. Нравится?

– Да.

– А мне – нет.

– Почему?

– На месте того, кто знает про «там», – я тоже кивнул на принтер, не желая ломать традицию, – я бы нас с тобой вообще выкинул к чертовой матери!

– В смысле? – не поняла Тюня.

– В прямом смысле, бэби. Ведь там – самый цимес! Боевые треножники, заклинания, пир духа. Дориан Грей возвращается! Портрет наносит ответный удар! А у нас что? Драма замкнутого пространства. Ты, я, баба Фима. Трое в лодке, не считая Нюрки в каске. Нет, если выбрасывать, то только нас. На радость почтенной публике. Сечешь фишку?

– Рыцари, – мрачно сказала Тюня. – Шмыцари. Джинсы, шапочка. Да, я помню. Эй, шмыцарь, ты бы язык придержал, а? Нас бы он выкинул… А вот я пропишу больному пилюльку!

Пальцы ее забегали по клавишам:

«…я знаю Хартфорд в Чешире. Это, – на мониторе возникла подробная карта Великобритании, – на северо-западе Англии, марсиане туда не добрались. Если память мне не изменяет, в Англии есть, как минимум, еще один Хартфорд. Недалеко от Лондона, западнее Челмсфорда – практически на одной параллели…»

– Разумно, – одобрил я. – География бьет магию. География, физика, химия. От чьего имени вбрасываешь? Холмс? Ватсон?

– Холмс.

– Нормально.

Холмс, как элемент спас-системы, был введен мною в административном ключе. Программа не имела возможности отторгнуть этот элемент, вывести в буфер. Впрочем, ломку-магию Нюрка, здоровья ей в каждую извилину, тоже ввела под личиной администратора. Тут мы были на равных.

«Теперь сходитесь! – вспомнилось из классики. – Хладнокровно, еще не целя, два врага походкой твердой, тихо, ровно четыре перешли шага, четыре смертные ступени…»

– Что это, Снегирь?

Новая страница отображала кадр из фильма. Нет, не «Солярис». На экране, в цвете, в движении я бы опознал место действия – декорации казались мне знакомыми. Но в черно-белом варианте, в неудачном ракурсе… Старомодная квартира была захламлена до чрезвычайности. Кресло, раздвижная ширма. Под столом дрыхнет жирный бульдог. Три широкие ступени ведут к окну; перед окном – глобус и чаша весов на длинной цепи. Справа – перила лестницы, уходящей, должно быть, на второй этаж. На фоне окна – мужской силуэт. Свет не дает возможности рассмотреть человека в деталях.

Черт его знает, почему, но в нижней части распечатки значилось:

«Хорал «Ich ruf zu dir, Herr Jesu Christ» написан ок. 1529 г. Иоганном Агриколой. Полный текст: «К Тебе взываю, Господи Иисусе Христе! Прошу, услышь мои мольбы, даруй мне благодать Твою, не дай мне пасть духом. Истинной веры, Господи, молю. Даруй мне, Господи, истинной веры, чтобы я жил для Тебя, помогал ближнему и нес слово Твое.»

– Не дай мне пасть духом, – Тюня заглядывала мне через плечо. – Вот уж точно: не дай…

Я кивнул:

– …чтобы я помогал ближнему.

У Нюрки, смирно лежащей на диване, снова задергался рот. Будь я циником, я бы сказал, что фильм «Солярис» тут ни при чем. Скорее уж другой фильм – «Экзорцист».

В колонках, встав на повтор, брела прелюдия фа-минор.

– Сплюнь, – велела Тюня.

Я послушно сплюнул через левое плечо: трижды.

– Веди нас самым коротким путем!

Так распорядился мистер Холмс, и Том повел. Очень скоро он выяснил, что джентльмены умеют прыгать через канавы и перемахивать заборы ничуть не хуже записного молдонского уроженца, возросшего на краже яблок из чужих садов – и подивился столь неожиданной сноровке. Когда они добрались до места, звезды начали тихо гаснуть, но солнце еще не взошло.

Успели!