Пешая прогулка подлатала расстроенные нервы молодой женщины, заставила ее позабыть о бедах и горестях. Она несказанно любила весну, ее свежесть и нежность, невесомое дуновение теплого ветерка и ласковые прикосновения солнца, ту особенную легкость, которая обуревает душу лишь в это время. Щеки Софии раскраснелись без всяких ухищрений, а глаза блестели от восторга. Имение Рельских было великолепно, и неизменно вызывало восхищение даже у куда более искушенных и придирчивых гостей. Сочетание живописных диких уголков и безукоризненно возделанных полей и ферм придавало имению неизъяснимую прелесть.

Эйвинд походил на письмо, написанное безупречно-ровным почерком на дорогой мелованной бумаге. И уже не столь важно, начертан ли велеречивый сонет или счет из лавки, — все одно таким посланием надлежит любоваться, касаться осторожно и бережно, опасаясь оставить следы неловких пальцев…

Слуга встретил госпожу Чернову чрезвычайно почтительно, проведя ее в небольшую гостиную, где уже ожидали господин Рельский и барышня Елизавета. Остальные сестры и матушка не соизволили присоединиться к ним (что, впрочем, было к лучшему, поскольку вдовая хозяйка дома была не слишком расположена к возможной невестке), поэтому чаепитие прошло в дружеской беседе и весьма приятно.

Горячий шоколад, особенно любимый Софией, которым ей редко доводилось лакомиться в силу дороговизны, а также свежайшие вафли с кленовым сиропом и творожный торт развеяли последние остатки дурных мыслей, и молодая женщина охотно смеялась шуткам и перебрасывалась с господином Рельским остроумными репликами, наслаждаясь его сдержанным одобрением.

Приятную беседу неожиданно прервало появление еще одного гостя. Не дав слуге даже толком доложить о своем появлении, в комнату ворвался дракон.

Шеранн озарил гостиную чрезвычайно обаятельной улыбкой, выразил дамам обуревающий его восторг от встречи и тут же принялся сыпать комплиментами, совершенно оттеснив в сторону мирового судью.

Впрочем, господин Рельский отнюдь не страдал стеснительностью, а потому быстро взял инициативу в свои руки и решительно перевел разговор на животрепещущую тему убийства.

Как и уповал мировой судья, дракону стало не до пустых любезностей, дамы также посерьезнели. Даже барышня Елизавета, которая в присутствии Шеранна неотвратимо глупела и делалась совершенно завороженной, и та отвлеклась от созерцания великолепного образчика воплощеннной стихии и принялась пересказывать слышанные ею сплетни и подозрительные факты.

Торжественно обменявшись добычей, то есть изложив все последние известия, новоявленные сыщики спорили, что далее предпринять. Вот тут обнаружилась закавыка, так как мнения относительно вероятных преступников у всех троих (право, барышню Елизавету не следовало принимать во внимание) не совпадали.

— Вы знаете, у меня складывается впечатление, что милейший господин Ларгуссон сумел изрядно насолить половине города, притом настолько, что его охотно придушили бы в темном углу. — С досадой произнес господин Рельский. — Но нам вовсе не на руку такое внушительное число подозреваемых!

— А кого вы считаете убийцей? — поинтересовалась София.

Последние события заставили ее весьма дорожить суждениями мирового судьи.

Он не торопился с ответом.

— Думаю, господа Шоровы, — наконец определился господин Рельский.

— Шоровы? — переспросила госпожа Чернова с недоверием. — Не могу представить, чем им помешал сторож!

— Полагаю, он их шантажировал, — пояснил мировой судья неохотно. — Но пока у меня нет никаких доказательств, только догадки и косвенные указания.

София закусила губу. Безусловно, это объясняло поступки соседей и распускаемые ими слухи, но неужели ее добрый друг способен на такое? Первым ее порывом было наотрез отказаться даже допустить подобное вероломство, но события последних дней показали, сколь мало она знала о давних знакомых.

Госпожа Чернова принялась крутить в руках чайную ложечку, пытаясь отогнать неприятные размышления, и спросила:

— Но чем их можно шантажировать?

Господин Рельский покачал головой, наотрез отказываясь раньше времени разглашать свои догадки.

— А вы сами кого подозреваете? — полюбопытствовал он.

Молодая женщина нахмурилась, пытаясь собрать воедино смутные подозрения.

— Я не знаю! — наконец воскликнула она с отчаянием. — Причины есть у всех: и у госпожи Дарлассон, и у барышни Дварии Ларгуссон, и у господина Нергассона, даже у господина Ларина… Но кто из них, я не ведаю, уверена лишь, что госпожа Дарлассон не при чем!

— Сомневаюсь, — вмешался дракон. — Ведь выбраться из библиотеки можно либо с ее помощью, либо спустившись по стене.

Мировой судья с явной неохотой его поддержал и в общих чертах пересказал недавний разговор с инспектором, разумеется, опустив домыслы полицейского о самом драконе и госпоже Черновой.

Впрочем, Шеранн явно заподозрил нечто подобное, уж слишком понимающим сделался его взгляд.

— Все же, — настаивал господин Рельский, — на кого думаете вы?

— Господин Нергассон или Ларин, — поколебавшись, призналась София. — Только у них есть бесспорные резоны. А вы как полагаете, господин Шеранн?

— Или хозяйка библиотеки, или Щеглов! — тут же ответил дракон. — Гномку могла обуять ревность. Такие холодные и сдержанные женщины если уж и теряют самообладание, то полностью.

— А господин Щеглов тут причем? — не выдержала госпожа Чернова.

— Не нравится он мне, — пояснил дракон безмятежно и добавил: — Не понимаю, что он делал в библиотеке…

— Полагаю, ухаживал за Юлией, — пожала плечами София.

— Не думаю, — покачал головой дракон, и госпожа Чернова невольно залюбовалась его вишневыми волосами, которые языками пламени взметнулись вокруг лица.

Заметив это, Шеранн ослепительно улыбнулся и пристально взглянул в глаза молодой женщины, отчего у нее вдруг закружилась голова.

В его очах сверкало яростное пламя, неприкрыто жаждущее и неумолимое…

София вдруг испугалась — до дрожи в коленях, до безрассудного детского желания спрятаться от всего мира, накрывшись с головой одеялом. Давешнее стремление понять, что испытывает человек в пылу необоримых чувств, обернулось ужасающим ощущением полной беззащитности вперемешку с волнительным упоением…

Теперь ее уже вовсе не влекло неизвестное. Привычная броня воспитания и приличий, воли и разума, коими она привыкла руководствоваться, оказалась до невозможности хрупкой, София отчаянно цеплялась за ее обломки, силясь преодолеть непривычные переживания. Так бабочка в последний момент осознает губительность огня и тщится вырваться из его властного очарования…

Молодая женщина с трудом осознавала, где она находится, и не замечала ничего вокруг. Молчаливый поединок взглядов продолжался несколько мгновений, но показались ей бесконечными. Разумеется, происходящее не ускользнуло от мирового судьи.