Директор подумал, что назойливость Паргитона, обычно весьма утомительная, все же имеет свои положительные стороны.

— И вы готовы поклясться, что после той репетиции больше не виделись с этой девушкой? — уточнил он.

— Да, сэр. Так оно и есть.

Директор сдвинул брови и опустился в кресло за столом.

— Как я уже сказал, вы не должны встречаться с молодыми леди.

— Да, сэр.

— Кроме того, выйдя за пределы этого кабинета, вы не должны распространяться о своих «естественных» желаниях, которые якобы подавляют преподаватели-мракобесы.

— Сэр, я и не думал…

— Боюсь, Уильямс, ваше сознание отравлено плохо понятым фрейдизмом.

— Честно говоря, сэр…

— Забудьте об этом. Никто не говорит, что вы всю жизнь обязаны соблюдать целибат. Но до конца последнего семестра осталось всего двенадцать недель, и если вы не состоянии воздерживаться от общения с противоположным полом без серьезных физиологических нарушений, значит, ваш разум является более слабым инструментом, чем я ожидал.

Уильямс молчал, ошарашенный этой отповедью.

— В заключение, — добавил директор, — хочу предупредить, что любые попытки вновь увидеться с этой девушкой будут иметь для вас самые неприятные последствия. Вы свободны.

Ученик удалился, одинаково восхищенный как магическими способностями мистера Этериджа, так и здравомыслием и прямотой директора. Ему не приходило в голову, что здравомыслие и прямота были тщательно продуманы и взвешены, чтобы произвести должное впечатление на его юношеский идеализм, смешанный с долей цинизма. Директор имел большой опыт в умении добиваться нужного эффекта.

Заметив, что Паргитон все еще слоняется возле учебного корпуса, директор решил проверить — и проверил — правдивость показаний Уильямса. После этого он позвонил в школу для девочек и сообщил мисс Пэрри обо всем, что ему удалось выяснить.

— Ясно, — кивнула она. — Что ж, тогда я снова примусь за дело. Как долго Брэнда пробыла в научном корпусе?

— Примерно до половины одиннадцатого, когда Уэллс запер дверь.

— Большое вам спасибо.

— Кстати, буду рад, если сообщите мне о результатах.

— Разумеется, — произнесла мисс Пэрри. — Я позвоню позднее.

«Позднее» наступило примерно за десять минут до начала дневных занятий.

— Послушайте, — начала мисс Пэрри, — вы уверены, что молодой человек сказал правду?

— Абсолютно, — ответил директор. — А что?

— Брэнда утверждает, будто в тот вечер даже не приближалась к научному корпусу.

— Может, она просто морочила парню голову?

— Не знаю.

— Она отрицала, что условилась о встрече с Уильямсом?

— Нет. Сначала пыталась, однако лишь для того, чтобы защитить его. А потом сказала, что они назначили свидание, но она передумала и вернулась домой.

— Больше ничего?

— Девчонка упряма как мул. Я уверена только в одном.

— В чем?

— Вчера ночью кто-то напугал ее до полусмерти.

Кэстривенфордская школа расположена на прямоугольном участке, обрамленном с запада рекой Кэстривен, а с востока — магистральным шоссе. В остальных местах его граница размыта: на севере спортивные площадки постепенно переходят в окрестные поля, а на юге школьные строения причудливым образом перемешаны с кучкой зданий, которые называются Снэгсхилл и представляют собой окраину как Кэстривенфорда, так и самой школы. Главный корпус — большое, но неуютное строение восемнадцатого века из красного кирпича, с увитыми плющом стенами и крошечным двориком для игр — одиноко высится на западной оконечности участка, выделяясь своей часовой башней и черепицей из потускневшей меди. Далее пологий склон, поросший вязами и буками и усеянный вольерами для кроликов, спускается к реке. Здесь находятся пристань и сарай для школьных лодок. На противоположной стороне реки простираются леса и поля с далекой фермой, а еще дальше, милях в трех к западу, видны шпили и крыши Кэстривенфорда.

По периметру этой территории расположены здания семи школьных пансионов. На северо-западном углу торчит часовня, довольно уродливый реликт поздневикторианской эпохи, возводившаяся так поспешно и на такие скудные средства, что местные власти до сих пор живут в страхе, как бы она не рухнула и не развалилась на куски. Школьные ворота открываются на главную дорогу. От ворот длинная аллея, обсаженная дубами, ведет к учебному корпусу, про который достаточно сказать, что его назвали Домом Хаббарда. Рядом с воротами находится столовая, простая на вид и чисто утилитарная конструкция. Научный корпус, домик скаутов, манеж и библиотека образуют тесную группу на южной стороне рядом с Давенантом, самым крупным из пансионов. Здесь же расположен и кабинет директора, поскольку его собственный дом стоит в полумиле от школы.

Остальную площадь занимают игровые площадки, поле для игры в сквош, пять теннисных кортов, гимнастический зал, бассейн, кондитерская и оружейная. Между ними протянута сложная сеть асфальтовых дорожек, она, на взгляд учеников, словно нарочно устроена так, чтобы как можно дольше растянуть их путь от пансионов к Дому Хаббарда.

Все это великолепие — или, по крайней мере, его часть — разглядывал директор, стоя у окна своего кабинета и размышляя о проблеме Брэнды Бойс. Без пяти два зазвонил школьный колокол, и директор, отвлекшись от мыслей, подумал о том, нельзя ли, вопреки мнению консерваторов, навсегда заглушить этот жуткий перезвон. Само собой, колокол должен был способствовать пунктуальности учащихся, но когда на время войны его бой отменили, а потом вернули снова, оказалось, что он почти никак не влияет на число опаздывающих учеников. В Кэстривенфорде вообще было слишком много звона. Башенные куранты, педантично отбивавшие не только часы, но и половинки с четвертями; колокола в научном корпусе; электрический звонок, раздиравший тишину в начале и конце каждого урока; ручные колокольчики в пансионах; колокол часовни, дребезжавший так, словно его сделали из мятой жести…

Между тем к Дому Хаббарда шумным потоком стекались ученики с учебниками и папками под мышкой. В их толпе директор заметил мистера Филпотса, бежавшего по сухой траве в сторону Давенанта.

Мистер Филпотс, учитель химии, отличался невероятной прытью, проявлявшейся в самых разных формах. Это был худой коротышка лет пятидесяти в тяжелых роговых очках, с длинным носом и утомительной привычкой к бессвязной болтовне. В том, что химик спешил, не было ничего удивительного: он вообще предпочитал бегать, а не ходить. Кроме того, мистер Филпотс обладал мнительным характером, склонным к постоянным жалобам и склокам: любая мелочь повергала его в отчаяние и заставляла мчаться в директорский кабинет, кипя возмущением и гневом. Заметив его в окне, директор уже не сомневался, что через минуту-другую тот появится у него в комнате, чтобы поведать о своих новых горестях.