Короткая беседа и обед в честь руководителя СССР прошли спокойно и согласно протоколу. Во время беседы на второй день появились первые признаки напряженности. После слов Николае, что перестройка ведет к крушению социализма, Михаил вскочил и горячо заявил, что он приехал двигаться к консенсусу, а не углублять существующие разногласия. Но если есть желание поспорить, то он готов.

— Михаил Сергеевич, правила гостеприимства спора не предусматривают. Но их нарушили первым вы. Мне доложили, как вчера во время непредусмотренной планом визита остановки вы подстрекали людей к самовольным действиям в отношении руководителей. Не меня ли вы имели в виду? Поэтому ситуация у нас с вами особая, да и нашу встречу частным визитом не назовешь. Так что поспорить можно. Мы с вами политики с большим стажем. Я даже успел за свои убеждения, от которых никогда не отрекусь, отсидеть пять лет в тюрьмах фашистского режима Антонеску. Вам повезло. Вы этого не испытали. Я из рабочих, вы из крестьян. Мы оба люди труда. Социализм как идея не мог возникнуть в имущих правящих классах. Им и так жилось и живется неплохо. Следовательно, социализм как идея — это достояние трудящихся классов, самых массовых и самых бесправных в буржуазных государствах. Более 70 лет народы СССР и около 40 лет Румыния пытаются реализовать эту идею на практике…

— Николае, вы хотите со мной ликбез провести? Так я имею два высших образования.

— Не зазнавайтесь, мой тюремный учитель любил повторять, что умному человеку и одного высшего образования не надо, если у него есть средняя сообразительность. Так вот, мы с вами прошли нелегкий путь. Сделано очень много. Еще больше предстоит сделать. А вы, Михаил Сергеевич, предлагаете все сделанное сломать, как негодное. Но ведь здравый смысл подсказывает иной путь — постепенные и поэтапные реформы под контролем правящей партии. Посмотрите на Китай. Не затрагивая основ политического строя, они взялись за экономику и уже есть результаты.

— Китай есть Китай, а мы у себя будем поступать так, как требует обстановка в нашей стране, — парировал Горбачев.

— Настаивал и буду настаивать на том, — продолжал Чаушеску, — что социализм, как и всякий организм, действительно надо периодически лечить. Вы же предлагаете похоронить его заживо. Мы на это не пойдем. Общество потребления, куда вы нас зовете, живет в долг и вскоре превратиться в общество сплошных кредиторов и заемщиков с периодическими кризисами похлеще наших…

— Так живет весь мир, — перебил Михаил, пытаясь перехватить инициативу в споре. Но напрасно. Навыки полемиста Николае прибрел не на потешных комсомольских дискуссиях, как Михаил, а в многолетних и жестоких спорах с политическими противниками, в том числе с фашистами, в буржуазной Румынии.

— Да, но за счет будущих поколений! А мы не хотим обкрадывать наших потомков. Румыния первая страна в мире, которая освободилась от внешних долгов. И знаете, как удалось этого достичь? Наше общество не знает классовых противоречий! Богатые и супербогатые никогда бы не позволили власти отказаться от займов. Ведь финансовые спекуляции, торговля деньгами — это их главные доходы. Конечно, не без нажима и убеждений, население нашей страны поджалось, мы экономили на многом, перешли на нормированное, но гарантированное снабжение всего населения. В эти же годы мы дали бесплатные квартиры десяти миллионам — половине населения! И за пять лет мы добились поставленной цели. Есть и недовольные. А где их нет? Назовите хотя бы одно государство. Зато теперь у нас появилась возможность направить ресурсы не на оплату долгов и процентов, а на социальные расходы. Уверен, в течение трех-пяти лет, если опасный вирус перестройки не вызовет в соцстранах общей эпидемии безумия, мы сможем сделать достойной жизнь большинства нашего народа. На этой ноте, я полагаю, мы и закончим наш спор. — Николае встал и подошел к Михаилу. — Тем более, что по программе вас уже ждет коллектив предприятия имени 23-го Августа. Завтра мы еще встретимся… Да, есть информация, что за два года, что вы у власти, внешний долг СССР удвоился и составляет сорок миллиардов долларов…

Впервые за последнее время Михаил испытал чувство проигрыша и когда встретился с Раисой, не смог скрыть этого состояния.

— Что с тобой, Миша? Вы поругались?

— Нет, до этого не дошло, но он меня достал. Говорил, как с учеником. Ничего, я еще отыграюсь…

Через двадцать пять лет после этого спора социологические опросы в Румынии показали, что о покойном Чаушеску с благодарностью вспоминали сорок два процента населения. О благоденствующем Горбачеве смогли сказать добрые слова менее полтора процента россиян.

На предприятии имени 23-го Августа и потом на второй день в выступлении на митинге румыно-советской дружбы Горбачев, несколько озадаченный беседой с Чаушеску, нападать на него откровенно не решился. Но на митинге все-таки не смог удержаться и высказал общий упрек в адрес старой гвардии руководителей социалистических стран, не принимающих его курс на перестройку: «Они не хотят понять, что это не придумка Горбачева, а веление времени и желание нового поколения людей».

В последний день визита Николае и Елена, желая смягчить возникшее напряжение, пригласили чету Горбачевых на прощальный ужин. Как будто сговорившись, долго избегали разговора на политические темы. Но не случайно Михаил и Николае, в разное время, нередко говорили на публике, что кроме любви к женам, они давно и навсегда влюблены в политику. И поэтому вскоре разговор опять зашел о перестройке в СССР и международных делах. Николае стал призывать Михаила к большей осторожности в вопросах демократизации и гласности, а также к меньшему доверию западным лидерам.

— Мы с вами для них прежде всего коммунисты. Пусть даже, как они говорят, хорошие. Вы разве не видите, что всегда и во всем в обмен на добрые отношения они ждут от нас односторонних уступок. У нас с Еленой складывается впечатление, что вы не замечаете грозящих вам опасностей. Мы так же, как и вы, за развитие демократии, но в рамках социалистической законности. И еще, сбавьте обороты. Давайте идти одним темпом. Не надо забывать, что мы живем не изолировано, а в рамках Варшавского Договора и Совета Экономической Взаимопомощи. Вы что, хотите сбросить нас, как балласт?

— Знаете, Николае, — заметил миролюбиво Михаил, — делайте у себя, что считаете нужным, и сами за это отвечайте. А мы будем поступать так, как требует обстановка в нашей стране. Страна уже не может жить, как раньше. Люди хотят перемен и всячески их поддерживают.

Чаушеску выслушал и ничего не ответил. Видимо, понял, что Михаил его не слышит. И что эта «глухота» не временная, а навсегда. Чтобы разрядить ситуацию, Елена попыталась перевести разговор на вечную и спасительную тему русской литературы. Но тут, желая подкрепить позицию мужа, в беседу вступила Раиса.

— А знаете, товарищ Чаушеску, сколько писем приходит Михаилу Сергеевичу?

— Сколько?

— До трех-четырех тысяч в день, со всех концов Советского Союза, а также из-за рубежа, в том числе из вашей страны. В большинстве из них выражается поддержка перестройке. Люди требуют проводить ее более решительно, пишут, что перемены, особенно на местах, идут слишком медленно.